Овидий Горчаков - Нина, Ниночка...

Нина, Ниночка… Говоря в дневнике о себе, ты говорила о всех нас, комсомольцах-добровольцах, ставших разведчиками, глазами и ушами Западного фронта. Мы шли с тобой одной дорогой, не только став бойцами нашей славной части, но и много лет до прихода в часть. Низкий поклон тебе от всех нас, оставшихся в живых и мертвых, за твой подвиг, за твой дневник…

Он рассказал о тебе — и о нас — не только нашему народу. Переведенный на множество языков мира, он открыл за рубежом людям глаза на все наше поколение. Его сравнивали с дневником Анны Франк. Но Анна была жертвой, ты — разведчиком и подрывником.

В год тридцатилетия нашей Победы я с трепетом раскрыл твои дневники, увидел твой еще школьный почерк, прочитал торопливые записи, перебрал пожелтевшие письма. Я скорбел о тебе и гордился тобой. Гибель наших девчат я всегда переживал сильнее, чем гибель ребят, — война, в конце концов, мужское дело. Верно, мы, парни, были добровольцами, потому что до срока спешили на войну, ты, Нина, была вдвойне добровольцем. Никто не упрекнул бы тебя, невоеннообязанную, если бы ты уехала в Стерлитамак с институтом. Но ты не могла уехать, не допускала и мысли об отъезде, о личном благополучии, потому что для тебя отъезд был бы дезертирством.

Ты ушла, недолюбив, недочитав любимые книги. Ты ведь все время собиралась прочитать «Красное и черное» Стендаля, разобраться во французских импрессионистах, возобновить дружбу с Леной, встретиться снова с Гришей. Тысячу дел не доделала ты, отложила на «после войны». Бережно припрятала ты дома зачетную книжку, но и доучиться тебе не было суждено.

Как, как ты умерла?.. Когда тебе было пятнадцать, ты чуть не утонула в Волге с подругой. Твоя подруга Ядька стала кричать, а ты… «Я на нее так гаркнула, что она перестала кричать, но глаза ее были все так же вытаращены и наполнены ужасом. Еле выплыли. Ядька назвала меня своей спасительницей». Нет, Нина, ты не испугалась смерти.

Сталкиваясь с Зоей, Верой, со всеми нашими разведчиками из в/ч 9903, гитлеровцы, прогоняя страх, уверяли, что это, дескать, фанатики.

Ложь, ложь и еще раз ложь. Обвинение в фанатизме бросали нам истинные и законченные фанатики — нацисты, эсэсовцы, гитлеровские солдафоны. Этим недобиткам ничего не докажут сегодня книги, написанные после войны. А Нинин дневник — докажет. Потому что даже самый матерый и махровый фашист-гитлеровец не усомнится в его искренности, в его правде, в том, что это исповедь человека, который не научился преувеличивать, темнить, замалчивать, врать.

Петр Лидов, когда писал о Зое, верил, что она — русская Жанна д'Арк. И Лидов был прав. Но Жанна-Зоя не оставила исповеди. Ее не оставили Жанна-Вера, Жанна-Лариса и много других великолепных наших девчат.

Ее оставила Жанна-Нина.

Зоя, Вера, Лариса — они оставили свидетельства о своей смерти. Своей смертью они утвердили жизнь.

А Нина пропала без вести. Кто-то пришел из-за линии фронта и сказал: «Нина погибла!» Отсюда — казенный документ. А как погибла, при каких обстоятельствах — этого никто не знает. Молчат архивы, молчат могилы очевидцев. Если были очевидцы. А может, их и не было?

Нина, Ниночка!.. Я не желаю тебе мучительного распятья, геройской смерти после пыток и мучений. Все мы пели: «Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой!..»

Я тридцать лет шел по твоим следам, хотел знать точно, как, где и когда ты умерла. И ничего не узнал. И хочу думать, что умерла ты мгновенно, без мук и страданий, потому что слишком нежное, чуткое, ранимое было у тебя сердце…

На видном месте в здании Московского университета на Ленинских горах установлена мемориальная доска. На ней высечены имена тех студентов и студенток, которые не вернулись с Великой Отечественной. За каждым именем — прекрасный юный мир, богатый чувствами, переживаниями. И — несбывшимися обещаниями. Среди имен — имя разведчицы в/ч 9903 Нины Костериной, нашей Ниночки…