Овидий Горчаков - Нина, Ниночка...

Она еще не знает, что поздняя осень застанет ее в прифронтовых сосновых лесах под Москвой.

«Идет осень. Еще две-три недели, и я покину тебя, мой дорогой лес, уйду, должна уйти туда, где развернулась великая битва… И так грустно становится при мысли, что здесь я оставлю свое счастье… чтобы искать иное счастье и в другом месте. И найду, обязательно найду!

И кажется мне, что гордые сосны мне говорят: «Надо так жить, чтобы иметь право держать голову подобно нам — высоко, гордо, независимо».

«Таких ломает судьба! — испуганно зашелестели березки. — Сильные бури ломают гордых, рвут их с корнем… смирись, согнись…

Да, но те, кто выдержит бурю, будут еще более сильными, гордыми… «Безумству храбрых поем мы песню!» — слышится мне в гуле могучих сосен».

За этой картиной — мучительные и долгие раздумья, сомнения и колебания, — решался главный в жизни вопрос: «Быть или не быть?» И — выстраданное, твердое, непоколебимое решение: на фронт!

Бегство Нины из геологоразведочной партии в глубине Тамбовских лесов было не только романтическим и героическим путем на фронт двадцатилетней девушки, но и окрашенным трагизмом бунтом против грозившей ей потери личной свободы. Отношения с Сергеем, чудесным, уважаемым среди геологов, но не слишком образованным и развитым парнем, зашли слишком далеко. Она то говорила ему искренне, что хочет иметь от него ребенка, то отталкивала его от себя, боясь поступиться столь дорогой для нее независимостью. И все время не покидало ее упрямое чувство, что нельзя смеяться, любить, быть счастливой, когда на фронте льется кровь. На фронт, на фронт — только там обретет она спокойствие духа и совести, только там ее место…

Двадцатого октября она уговорила начальника партии дать ей направление в Москву. Не попрощавшись с любимым, она пошла на станцию — на запад шли и шли воинские эшелоны. Она упросила красноармейцев взять ее в вагон. Колесила по «железке» почти три недели. «Наблюдений и впечатлений за это время столько, что можно написать целую книгу. Столько бед, столько горя вокруг! С солдатами подружилась в первый же день… Хорошие, славные ребята…»

«Можно написать целую книгу…» Похоже, что у Нины и впрямь была голубая мечта — написать книгу…

Дома ее ждала пустая квартира — все эвакуировались на Урал. Пошла в МГУ. Часть студентов-геологов ушла пешком в Горький. Остальные готовятся к переезду в Стерлитамак. Нина ходит по суровой Москве, видит поврежденные бомбами здания МГУ, Большого театра, Книжной палаты, видит баррикады, «ежи» и надолбы на Калужской, узнает, что Крымский мост минирован, через него не пускают пешеходов.

Любимый прислал письмо: возмущается ее бегством, призывает к благоразумию, предостерегает против легкомыслия, безумного шага, благоразумно советует эвакуироваться на Урал.

«Я должна идти туда, куда зовет меня Родина», — пишет Нина 2 ноября. Любимому она писать не будет. Пятого ноября: «Дни полны тревожного ожидания. Гитлер собирает силы, он готовится для прыжка на Москву». Воздушные тревоги, бомбежки волнуют, но не пугают Нину. «В нашем районе работают зенитки у зоопарка и у Первого кино. Грохот порядочный, но пока можно обходиться без тампончиков, которые любезно предлагают на всех перекрестках для сохранения ушных перепонок. А я так сплю по ночам, что ничего не слышу. Мне многие завидуют: «У вас стальные нервы!» Не стальные, конечно, но закрывать уши тампончиками или совать голову под подушку (как страус в песок) не нахожу нужным и переношу спокойно все».

Шестого ноября Нина слушает по радио Сталина. Седьмого: «Я, конечно, сбегала в центр и наблюдала парад. Особенно понравились танки. Сначала шли средние, потом тяжелые и, наконец, сверхмощные, новой конструкции…»

Тринадцатого ноября в дневнике Нины, рядом с описаниями бомбежек, появляется запись: «16 ноября я ухожу в партизанский отряд… Ленинский райком направил меня в ЦК: «там вы найдете то, что ищете». В ЦК с нами долго беседовали, несколько человек отсеяли, некоторые сами ушли, поняв всю серьезность и чрезвычайную опасность дела. Осталось нас всего трое. И мы выдержали до конца. «Дело жуткое, страшное!» — убеждал нас работник ЦК. А я боялась одного: вдруг в процессе подготовки и проверки обнаружат, что я близорука. Выгонят. Говорят, придется прыгать с самолета. Это как раз самое легкое и пустяковое из всего. Наши действия будут в одиночку, в лучшем случае по паре. Все это тяжело… В лесу, в снегу, в ночной тьме, в тылу врага… Ну, ничего, ясно — не на печку лезу! Итак — 16-го в 12 часов у кино «Колизей»!»

Я тоже уходил в в/ч 9903 из пустой, холодной московской квартиры и до конца жизни не забуду ту последнюю тревожную ночь, долгие раздумья, прощание с учебниками, любимыми книгами, альбомами с семейными фотографиями. Отец уже воевал на фронте. Мать с двумя сестренками — так же как и у Нины — эвакуировалась на восток. Увижу ли я их снова? Позвонить и то было некому — ребята в армии, девчата в эвакуации. Что ждет меня впереди? Неужели — смерть? Не спалось почти до самого утра. Уж скорее бы в часть!..

«О, конечно, я не твердокаменная, да и не просто каменная. И поэтому мне сейчас так тяжело. Никого вокруг, а я здесь последние дни. Вы думаете, меня не смущают всякие юркие мыслишки, мне не жаль, что ли, бросить свое уютное жилище и идти в неведомое? О-о, это не так, совсем не так… Я чувствую себя одинокой, в эти последние дни особенно не хватает друзей…

Прощаюсь и с дневником. Сколько лет был он моим верным спутником, поверенным моих обид, свидетелем неудач и роста, не покидавшим меня в самые тяжелые дни… Может быть, будут дни, когда, пережив грозу, вернусь к твоим поблекшим и пожелтевшим страницам. А может быть… Нет, я хочу жить! Это похоже на парадокс, но так хочется жить, трудиться и творить… жить, жить!»

Уходя в в/ч 9903, Нина завещала свои книги, письма, дневники друзьям — Лене и Грише.

Гриша погиб на фронте в двадцать лет, не дожив до победы под Москвой.

Нина не раз ходила на задания под Москвой. После первого же задания, поняв, как трудно быть разведчиком в тылу врага, Нина могла уйти из части, но она не сделала этого.

Перед уходом на очередное задание она писала матери: «Я давно уже тебе не писала, но, право же, было невозможно. Я только что вернулась с дела и сейчас отдыхаю. Скоро снова уйду. Мне хотелось, чтобы ты посмотрела, как нас обмундировали! Теплое белье, валенки, телогрейки, варежки… Словом — опасности замерзнуть нет… От ночевок в лесу на снегу у меня была ангина, но сейчас я уже здорова. Вы мне мало пишете. Приехала с задания, побежала узнать, есть ли письма — и ничего. Обидно, мамуля. Пиши чаще, сообщи всем нашим мой адрес. Не грусти, мамуля, все хорошо пока…»