Сергей Голяков - Рихард Зорге

Веддинг. Цитадель берлинского рабочего класса. За ним идут другие рабочие районы — Рейниккедорф, Борзигвельде, левее — Тегель… А за ними — снова аристократические, но уже загородные районы вилл.

Рихард уже пересек Неттельбекплатц и приближался к Панкштрассе, когда до слуха его донесся нарастающий гул машин и возбужденные голоса. Еще мгновение — и на площадь выскочили грузовые автомобили с обитыми железом кузовами. Из них высыпали штурмовики. На головах у них были каски, памятные Рихарду еще с войны. Часть штурмовиков цепью растянулась вдоль площади, другие бросились к серым безмолвным домам. Рихард оказался за внешним кольцом оцепления. Он не уходил. Он хотел увидеть, что будет дальше. Он даже подошел поближе к человеку, командовавшему операцией. Это был пожилой человек в штатском.

— Шнелль! Шнелль! — кричал он, поторапливая штурмовиков. — Не дать им уйти!

В глубине домов послышались крики, звон стекла. Щелкнули выстрелы. И вот уже Рихард увидел, как штурмовики волокут кого-то, на ходу пиная его ногами. Потом второго, третьего…

— Не ушли! — довольно улыбнулся мужчина в штатском. — От нас не уйдешь!

Штурмовики и арестованные приближались к машинам. И вдруг в первом человеке, не желая в то поверить, Рихард узнал друга-коммуниста, которого помнил еще по подполью. «Карл!» — Он до крови закусил губы, чтобы удержать крик.

Двое штурмовиков волокли Карла, заломив ему руки за спину, а третий бил резиновой палкой по его окровавленной голове.

Когда они поравнялись с мужчиной в штатском, Карл вскинул голову и полоснул ненавидящим взглядом по его лицу. Вдруг его глаза задержались на лице Рихарда. Что-то дрогнуло в глазах Карла, судорога свела его губы. Но он совладал с собой — и теперь уже как бритвой провел по лицу Рихарда. И столько было презрения, ненависти и боли в этом взгляде, что Рихард отвернулся. «Вот он, крест разведчика! Не риск, не смертельная опасность… Ты должен стать врагом для друзей по духу, по борьбе и другом для ненавистных врагов. Солдат идет в бой локоть о локоть с товарищами… А тебе все сражения проходить одному, самому прокладывать себе путь… И, может, даже после твоей смерти уготовано тебе презрение друзей и сожаление врагов… Что ж, ты сам выбрал этот крест…»

Он брел назад. Ноги подкашивались от усталости. Все больше было народу на улицах. Обгоняя его, мчались машины. И он снова обратил внимание, что они доверху гружены книгами. На книгах восседали и горланили юноши в студенческих шапочках, многие — очкастые. Эти-то книги куда везут? Что за наваждение! Неужто в один день все книгохранилища меняют свои адреса?

Одна машина, заглохнув, притормозила у тротуара.

— Куда везете книги? — спросил Рихард.

Студент из кузова оглядел его. Но респектабельная внешность спрашивающего произвела, видимо, впечатление, и он, сплюнув, ответил:

— Разве не слышали? Сегодня вечером перед зданием государственной оперы будут сожжены на костре двадцать тысяч книг, которые не соответствуют германскому духу. Эту операцию проводим мы, студенты Берлинского университета. Вот это будет аутодафе!

И он снова смачно сплюнул.

Утро было, как и вчера, яркое и голубое, а воздух еще гуще настоян на липах и каштанах. Все так же нежно зеленели шпалеры лип вдоль Унтер-ден-Линден, и горели осыпанные розовыми свечами каштаны. Но сегодня Рихард с особой неприязнью шел по этой великолепной улице, мимо ее дворцов и памятников.

Вдруг радостно дрогнуло сердце — над зданием полпредства СССР, тоже расположенном на Унтер-ден-Линден, колыхался красный флаг!

Как это здорово! В центре фашистской столицы гордо реет флаг с серпом и молотом. Рихард прикрыл глаза, чтобы прохожие ненароком не увидели, каким торжеством они блестят. Стоит сделать несколько шагов влево — и ты на территории Родины.

Он продолжал идти по Унтер-ден-Линден…

Бар «Пивная пена» на Гедеманштрассе оказался дверь в дверь с полицейским «локалем». Из «локаля» доносились хриплые спорящие голоса, у входа толпились полицейские и коричневорубашечники. И в самом баре за столиками и у стойки были одни только полицейские. «Их излюбленное место, — определил Рихард. — Неплохо для конспирации!»

Ровно в двенадцать в «Пивную пену» вошел высокий седоволосый мужчина и направился прямо к столику Рихарда. В руке мужчины была желтая папка. «Он». И тут Рихард узнал в приближавшемся человеке Оскара.

— Ты уже здесь? — издали приветствовал его Оскар. — Рад тебя видеть! Как доехал?

Полицейские за столиками проследили за Оскаром глазами и вернулись к своим сосискам и кружкам. Рихард понял: Оскар показывает, что надо держаться как можно более непринужденно — встретились два старых друга.

Они перебросились несколькими незначительными фразами. Никто за ними больше не наблюдал. Они тоже опорожнили по тяжелой кружке пива. Вышли. Направились в сквер недалеко от бара. Здесь, в тенистой аллее, подслушать их никто не мог.

Оскар спросил, как Рихард устроился в отеле. Рихард рассказал о всех событиях вчерашнего дня, о том, как он не удержался и пошел в Веддинг, Оскар посуровел:

— Ты не имел права туда ходить.

Он посмотрел на Рихарда отчужденно. «Засомневался, можно ли вообще доверять мне такую ответственную операцию, — догадался Рихард. — Он прав, я не должен был ходить. Старик, когда узнает, тоже рассердится. Но я не мог не пойти». И тут же вспомнил и по-новому понял значение последних слов Берзина: «На первом месте у тебя всегда должна быть Родина, а уже потом твои чувства». Да, и Оскар и Старик правы: он не имел права рисковать. Но эта слабость — в последний раз.

— Не повторится, — положил он руку на руку Оскара.

— Не сомневаюсь, — ответил, наконец, Оскар. — Учти: положение чрезвычайно серьезное, хотя обстановка и прояснилась — теперь ясно, где друзья, где враги. Схватка смертельная…

Оскар говорил о бесчисленных опасностях. Однако сам он держался так свободно, так ровен был его голос и спокойны глаза, что даже Зорге удивился: «Вот это выдержка!»

Оскар достал из папки письмо:

— Мы раздобыли тебе отличную рекомендацию во «Франкфуртер цейтунг». Пожалуй, эта газета подходит больше всего. Во-первых, она — одна из крупнейших и влиятельнейших германских газет и имеет обширный круг читателей за границей. Во-вторых, хоть она подверглась общей нацистской унификации и тесно связана с концерном «И. Г. Фарбениндустри», резко враждебна к коммунизму, но все же слывет оплотом либералов, не так криклива и вульгарна, как другие здешние издания. Это избавит тебя от необходимости славословить гитлеровский режим. Есть предположения, что Геббельс сохранит ее как парадную газету для влияния на интеллигенцию. В-третьих, она никогда не имела своих постоянных корреспондентов в Москве, а значит, меньше шансов, что кто-то из ее журналистов видел тебя в Советском Союзе. И в-четвертых — во «Франкфуртер цейтунг» тебя уже знают по шанхайским статьям. Поэтому основную ставку будем делать на нее, хотя позаботимся и о других газетах, чтобы ты имел громкое представительство.