Анатоль Костенко - ЛЕСЯ УКРАИНКА

Тургенев говорил, помнится, сейчас после В. Гюго. Очевидно, публичный оратор из нашего романиста был плохой: довольно сконфуженная манера, какой-то писклявый голос, слабый, особенно для его фигуры, да и содержание посредственное…

Русская печать славянофильско-шовинистического направления порядком разбранила Тургенева за эту речь, да и тотчас после заседания, в буфете театра, куда повели меня русские знакомые для представления Тургеневу, некоторые из русских литераторов заметили ему, что он слишком уж много авансов дал французам. «Да ведь они другого языка не понимают, — оправдывался Тургенев, — и никаких иностранных литератур не ценят и не знают». Тут же он рассказал анекдот о том, как В. Гюго в разговоре с ним смешал драмы Шиллера и Гёте.

Относительно моего рапорта конгрессу об украинской литературе у меня с Тургеневым установилось такое соглашение: завтра спозаранку я отправлюсь в Берси, получу свой сундук и к 11 часам привезу свои брошюры Тургеневу, он раздаст их членам конгресса в послеобеденном заседании, а потом мы выберем день, когда Тургенев сделает доклад о моей брошюре, я скажу несколько слов, и, смотря по обстоятельствам, предложена будет резолюция. Надежд на большой успех и Тургенев не имел и заметил мне, что иностранцев на конгрессе мало, а большая часть членов — французы более или менее коммерческого направления, причем молодые романисты, как Доде, Золя и др., отсутствуют.

На другой день в 8 часов я был уже в Берси на таможне, но оказалось, что не только книги, но и платье мое получить не так легко. О книгах чиновники, собравшиеся едва после 9 часов, сказали, что они должны идти на цензуру в министерство внутренних дел…

Конечно, к Тургеневу я не мог и думать ехать. Нашел я его после завтрака в зале заседаний конгресса и рассказал свои невзгоды. Решено было отложить доклад о брошюре до получения ее из министерства вн. дел, а пока я и Тургенев раздавали более симпатичным членам конгресса то небольшое количество экземпляров брошюры, которое я вытребовал из Женевы…

Одним утром я приехал на заседание, в котором председательствовал Тургенев. В зале встретился с Мавро-Маки. Этот итальянец, бывший гарибальдиец, один из вице-президентов конгресса, прочитал мою брошюру, проникся сочувствием к нашему украинскому делу и оказывал мне всяческое внимание и покровительство, хватая меня во время антрактов под руку, представляя более известным членам конгресса и рассказывая, по возможности, содержание моего протеста.

— Тургенев говорил о вашей брошюре, — сказал мне Мавро-Маки.

— Как говорил? Да ведь мы условились, что доклад будет, когда я буду в состоянии раздать членам конгресса брошюру! — говорю я Мавро-Маки, которому была известна история моего сундука.

— Да, говорил. Рассказал содержание ее, добавил от себя сожаление по поводу мер русского правительства, но никакой резолюции не предложил. Тогда я предложил воспроизвести вашу брошюру в полных протоколах конгресса.

Мне оставалось только выразить моему покровителю mille grazzie,[12] а потом, выручивши наконец, и то как-то чудом, свой сундук из канцелярии мак-магонского министерства, раздать мою брошюру членам конгресса, преимущественно иностранцам, и считать, что я еще сравнительно хорошо вышел из не совсем ловкого положения».

Это событие глубоко взволновало Косачей. Хоть и не все получилось так, как задумал Драгоманов, однако конгресс одобрительно воспринял протест и отразил это в своих документах. Пусть не в полную силу, но с трибуны международного масштаба прозвучал призыв встать на защиту культуры, литературы, языка украинского народа.

Благодаря конгрессу и его руководителям, в особенности В. Гюго, И. Тургеневу и Мавро-Маки, брошюра с докладом М. Драгоманова получила значительный резонанс среди прогрессивно настроенной общественности всего мира. Заинтересовался ею и основоположник теории революционной борьбы пролетариата. В личной библиотеке Карла Маркса (ныне находится в Институте марксизма-ленинизма в Москве) сохранился этот доклад с пометками Маркса на полях и многими подчеркиваниями в тексте, в частности в тех местах, где речь идет о Шевченко, Костомарове, Кирилло-Мефодиевском братстве и т. п.

Спустя несколько дней Косачи возвращались домой. Драгоманов решительно высказался против того, чтобы они везли с собой запрещенную литературу, и, как показало ближайшее будущее, был абсолютно прав. Хотя Драгоманов и его родственники не забывали о конспирации, русская полиция встретила Косачей на границе, уже имея донесения о том, что в Париже они общались с «очень опасным деятелем», с другими эмигрантами, что они присутствовали на собраниях с участием князя Кропоткина, Веры Засулич и др.

После тщательного осмотра на границе у полиции не было оснований для предъявления каких-либо претензий. Тем не менее приказом по министерству внутренних дел от 7 ноября 1878 года Косачу предложено было сменить место работы. В приказе не называлась причина, а точнее провинность, и все же очевидным было, что это не что иное, как предупреждение. Так окончилась двенадцатилетняя служба Петра Косача в Новоград-Волынском.

МАЛЕНЬКАЯ ЖАННА Д'АРК НА РУИНАХ ЗАМКА ЛЮБАРТА

Жили Косачи у самой Стыри, вблизи замка князя Любарта. В те годы Луцк был уездным городком с пятнадцатитысячным населением.

В Луцке, да и во всей округе хорошо знали легенды о верхнем замке, построенном некогда удельным князем Любартом, получившим город в наследство от своего отца — литовского князя Гедимина. Неизвестно, что в этих легендах быль, а что выдумка. И наверное, по этому поводу не очень-то ломали головы те, кто передавал легенды из уст в уста, из поколения в поколение. Легендам верили, ими увлекались.

Маленьким Косачам больше всего нравилась история двенадцати побратимов, которые триста лет назад переправились с противоположного берега Стыри, чтобы вырвать из княжеских когтей возлюбленную своего верного друга. В глухую ночь они переплыли рвы, наполненные водой, преодолели неприступный высокий вал. И только во дворе замка их заметила стража и, вызвав на подмогу отряд рыцарей, окружила. Разгорелась жаркая сеча, но силы были неравны, и побратимам пришлось отступить в верхний круглый зал башни. Отсюда они могли отразить любой натиск.

Старый князь свирепствовал, не находя себе места: разрушать башню — славу древнего княжеского рода — не решался. В конце концов он велел сжечь девушку на костре во дворе замка, на глазах у побратимов, отважившихся на дерзкую попытку освободить ее. Князь знал: не выдержат они, пойдут на верную гибель во имя спасения девушки. Но не удалось князю насладиться воплощением своего адского плана. Смельчак из башни незаметно спустился в темные галереи замка, подкрался к слуге, несшему факел, предназначенный для костра, вырвал этот факел и бросил его в пороховой погреб.