Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

Заседание комсомольского бюро эскадрильи открывает младший лейтенант Михаил Питолин. Насупив белесые брови, комсорг объявляет повестку дня: бой звена Шевчука с группой фашистских бомбардировщиков. И уточняет: не бой сам по себе, а действия летчиков.

Миша не назвал наших фамилий, ни моей, ни Леонова, но на душе у меня творится такое, что не выскажешь никакими словами. Лучше, если бы меня отчитал командир эскадрильи или сам Писанко. Однако ни тот, ни другой не обронили ни слова. Больше того, Глебов сказал: "Летай на здоровье, за одного битого двух небитых дают". "Я теперь боевой, обстрелянный летчик", - подумалось мне. И вдруг это бюро. А в составе бюро мои же товарищи - летчики и техник самолета Георгий Анисин.

Замечаю, что Миша чувствует себя неуверенно. Это понятно - непросто разбирать поступки людей, говорить об их поведении при встрече с врагом, если сам еще не встречался. Он, очевидно, предполагает, что кто-то из нас может подумать: а что бы ты делал, Миша, на нашем месте? Как бы ты действовал, Миша, если немцы стреляют? Не просто ведь так стреляют, не ради того, чтобы тебя попугать, а чтобы убить. Все бы ты правильно делал, Миша?

Но я не думаю так. Я понимаю, для чего нужно это бюро: чтобы другие не повторили наших ошибок. Будем до конца справедливы: не так-то уж здорово мы показали себя в бою. И что бы ни сказали члены бюро, какую бы оценку ни дали нам как бойцам, все будет правильно, справедливо. И нечего комсоргу стесняться. Пусть заставит нас оценить свои действия, пусть спросит, укажет.

Миша коротко вводит членов бюро в обстановку, говорит о результатах встречи с воздушным противником. Это давно всем известно, но ему нужен моральный плацдарм: с чего-то же надо начать.

- Будем говорить по душам, - предлагает комсорг, - откровенно. Согласны?

Все соглашаются. А он, набирая уверенность, продолжает:

- Начистоту. И тот, кто виноват, пусть отвечает. По законам совести. - И вдруг неожиданно, будто пошел в лобовую атаку, спросил: - Как могло случиться, комсомолец Леонов, что ты не поддержал товарищей в этом бою?

Леонов пришел на посадку первым. Шевчук, возвратившись вторым, сразу спросил у него: "Где Штучкин?" Взглянув на избитый самолет командира звена, Леонов сразу все понял и сразу почувствовал себя виноватым. Факт остается фактом: в бой не вступал. Докажи, что не трус, что не бросил в тяжелый момент командира и товарища.

Какое-то время Леонов ждал, что я вот-вот приду на посадку, потом перестал. С приближением вечера все больше и больше росло его беспокойство. Он часто звонил на командный пункт и все время слышал один и тот же ответ: "Пока ничего не известно".

Вечером Володя пришел к самолету, не раздеваясь, лег на чехол. Гнетущие мысли не давали заснуть. "Трус... Бросил в бою товарищей", - так ему могут сказать. Страшнее нет слов, страшнее нет обвинения! Что теперь делать? Что говорить в свое оправдание? Нечего. С трусом никто не захочет летать. Никто не возьмет в звено, если Шевчук от него откажется.

Так, не сомкнув глаз, Володя промучился ночь. И весь следующий день не находил себе места. А я в это время ехал домой. Сначала на деревенской повозке добрался до станции Ново-Петровское, оттуда поездом до Волоколамска, затем на попутной машине. До части добрался лишь ночью.

Отдохнув немного с дороги, я пошел к самолету Леонова. Володя спал, бледный, усталый. Видимо, уснул недавно, перед самым рассветом, когда потянуло прохладой. Он лежал на спине в синей, застегнутой до подбородка шинели, зябко подобрав под себя ноги. Почувствовав мой взгляд, Володя открыл глаза, с минуту смотрел, очевидно не веря, потом вскочил, бросился мне на шею и зарыдал.

И вот мы снова все вместе: Шевчук, Леонов и я - наше звено. Мы - на комсомольском бюро, и Володе задан первый вопрос. Смутившись, Леонов с минуту молчит, собирается с мыслями, наконец отвечает:

- Как же я мог поддержать, если отстал от товарищей? Я же их потерял.

- А почему отстал?

- Теперь-то я знаю, - отвечает Леонов, глядя на членов бюро искренними до отчаяния глазами, и начинает рассказывать.

При развороте на солнце он потерял ведущего. Вскоре нашел, но на большом удалении. Боясь потерять его снова, не спускал с него глаз. Так, поднимаясь все выше и выше, он проскочил высоту, на которой надо было включить вторую скорость нагнетателя. Заметив, что ведущий продолжает от него удаляться, он страшно обеспокоился, следил за ним до боли в глазах, но бесполезно - самолет растаял на фоне синего неба.

- Оказалось, - вздыхает Леонов, - что я гнался за Штучкиным, а ведущего даже не видел.

- Соображать надо было и видеть, - сердито сказал Шевчук.

Сказал, может, и грубо. Вижу, как нахмурились члены бюро: Бочаров, Анисин. А Миша вдруг улыбнулся. Понимаю: доволен реакцией членов бюро на реплику командира звена. Мише, рядовому пилоту, трудно было спросить с Шевчука. Трудно, пока тот держался корректно. Но теперь у комсорга развязаны руки, теперь он спросит, не взирая на должность.

- Объясните собравшимся, товарищ Шевчук, как именно должен был соображать ваш ведомый и кого именно видеть?

Анатолий понял свой промах, но отступать уже поздно, надо давать ответ.

- Ведомый должен быть смелым, находчивым, - поясняет Шевчук, - в любой обстановке держаться крыла своего командира, идти с ним в бой.

- Все верно, - соглашается Питолин, - таким и должен быть каждый ведомый. Но почему же оба ваших ведомых оказались вдруг не такими? Не держались крыла своего командира и в бой вместе с ним не пошли.

- Почему же оба? - кипятится Шевчук. - Один...

- В том и беда, что все вы оказались по одному, - перебивает Питолин. - А можно было бы в паре. и даже втроем.

Шевчук возмущен.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что я бросил своих ведомых?

Не вопрос - провокация. Но Миша не растерялся. Помолмал, подумал. Отвечает, чуть усмехнувшись:

- Не горячитесь, Шевчук, не бросайтесь словами. Понятие "бросил" относится к другой обстановке.

- К какой же?

- Вы экзамен мне не устраивайте, - хмурится Миша, - но я, так и быть, отвечу. Например, на ваше звено напали шесть "мессеров". Вам тяжело, туго, а к месту боя подходит еще одна группа вражеских истребителей. Удачным маневром командир звена уходит из боя. Один, без ведомых.

Выдержав короткую паузу, комсорг обращается сразу ко всем:

- Что бы сказали мы командиру звена?

- Бросил! - отвечают члены бюро. А комсорг продолжает:

- Вы не бросили своих подчиненных, товарищ Шевчук, вы просто о них забыли.

Такова обстановка на бюро. Шевчук виноват, но упорно стоит на своем, и это не нравится никому. Мне тоже. Я бы сказал об этом, но не могу. Меня пригласили сюда не затем, чтобы я осуждал действия командира, а затем, чтобы держать ответ.