Павел Коган - Сквозь время

Глава IV

Детство милое. Как мне известен

Запах твой, твой дым, твое тепло.

1Купили снегиря на пару,Но не пошли пока домой.Тяжелый гам, как мокрый парус,Чуть провисал над головой.Рыдали ржавые лисицы,Цыган на скрипке изнывал,И счастье пряничным девицамХанжа веселый продавал.И пахло стойбищем, берлогой,Гнилой болотною травой.И мокрый гам висел пологоНад разноцветною толпой.Миусский рынок пел и плакал,Свистел, хрипел и верещал,И солнце проходило лакомПо всем обыденным вещам.И только возле рей и крынокРедел, плевался и сорилОхотничий и птичий рынок…2…О, проливные снегири…О, детства медленная память,Снегирь, как маленький огонь,Как «взять на зуб», как пробный камень.Пройдите у чужих оконИ вспомните. Не постепенно —Захлеблой памятью сплошнойТе выщербленные ступени,Тот привкус резкий и блатной.Там густо в воздухе повисли,Прямой не видя на пути,Начало хода, контур мысли,Поступков медленный пунктир.Но это сжато до пределаВ малюсенький цветастый мир,Но там начало пролетело.Пройди неслышно… Не шуми…3Его возила утром мамаНа трех трамваях в детский сад,Далеко, за заводом АМО,Куда Макар гонял телят.Где в арестантские халатыЧасов на восемь водворят,Где даже самый дух халатен,О «тетях» и не говоря,Но где плывут в стеклянных кубахВ воде общественной, ничьей,К хвосту сходящие на убыльОтрезки солнечных лучей;Где верстаком нас приучали,Что труд есть труд и жизнь — труд,Где тунеядцев бьют вначале,А после в порошок сотрут;Где на стене, как сполох странныйТех неумеренных годов,На трех языках иностранныхИзображалось: «Будь готов!»О, мы языков не учили,Зато известны были намОт Индонезии до ЧилиВождей компартий имена.4В те годы в праздники возилиНас по Москве грузовики,Где рядом с узником БразилииХудожники изобразилиКерзона (нам тогда грозили.Как нынче, разные враги).На перечищенных, охрипшихВрезались в строгие векаИмпериализм, Антанта, рикши,Мальчишки в старых пиджаках.Мальчишки в довоенных валенках,Оглохшие от грома труб,Восторженные, злые, маленькие,Простуженные на ветру.Когда-нибудь в пятидесятыхХудожники от мук сопреют,Пока они изобразят их,Погибших возле речки Шпрее.А вы поставьте зло и косоВперед стремящиеся упрямо,Чуть рахитичные колесаГрузовика системы «АМО»,И мальчики моей порукиСквозь расстояние и изморозьПротянут худенькие рукиЛюдям   коммунизма.5А грузовик не шел. ВолодяВ окно глядел. Губу кусал.На улице под две мелодииМальчишка маленький плясал.А грузовик не шел, не ехал.Не ехал и не шел. Тоска.На улице нам на потехуМальчишка ходит на носках.И тетя Надя, их педолог,Сказала: «Надо полагать,Что выход есть и он недологИ надо горю помогать.Мы наших кукол, между прочим,Посадим там, посадим тут.Они — буржуи, мы — рабочие,А революции грядут.Возьмите все, ребята, палки,Буржуи платят нам гроши;Организованно, без свалкиБуржуазию сокрушим».Сначала кукол били чинноИ тех не били, кто упал,Но пафос бойни беспричиннойУже под сердце подступал.И били в бога, и в апостола,И в христофор-колумба-матьИ невзначай лупили по столу,Чтоб просто что-нибудь сломать.Володя тоже бил. Он куклеС размаху выбил правый глаз,Но вдруг ему под сердце стукнулаКривая ржавая игла.И показалось, что у куклыИз глаз, как студень, мозг ползет,И кровью набухают букли,И мертвечиною несет,И рушит черепа и блюдца,И лупит в темя топоромНе маленькая революция,А преуменьшенный погром.И стало стыдно так, что с глаз бы,Совсем не слышать и не быть,Как будто ты такой, и грязный,И надо долго мылом мыть.Он бросил палку и заплакалИ отошел в сторонку, селИ не мешал совсем. ОднакоСказала тетя Надя всем,Что он неважный октябренокИ просто лживый эгоист,Что он испорченный ребенокИ буржуазный гуманист.(…Ах, тетя Надя, тетя Надя,По прозвищу «рабочий класс»,Я нынче раза по три на деньВстречаю в сутолоке вас…)6Домой пошли по 1-й Брестской,По зарастающей быльем.В чужих дворах с протяжным трескомСушилось чистое белье.И солнце падало на кровлиГрибным дождем, дождем косым,Стекало в лужу у «ТорговлиПерепетусенко и сын».Володя промолчал дорогу,Старался не глядеть в глаза,Но возле самого порога,Сбиваясь, маме рассказалПро то, как избивали кукол,Про «буржуазный гуманист»…На лесенке играл «Разлуку»Слегка в подпитье гармонист.Он так играл, корявый малый,В такие уходил баса.Что аж под сердце подымаласьНеобъяснимая слеза.7А мама бросила покупки,Сказала, что «теряет нить»,Сказала, что «кошмар» и — к трубке,Скорее Любочке звонить.(Подруга детства, из удачниц,Из дачниц. Все ей нипочем,Образчик со времен задачников,За некрасивым, но врачом.)А мама, горячась и сетуя,Кричала Любочке: «Позор,Нельзя ж проклятою газетоюЗакрыть ребенку кругозор.Ведь у ребенка „табуль расса“(Да ну из Фребелевских, ну ж),А им на эту „табуль“ — классы,Буржуев, угнетенных. Чушь.Володя! Но Володя тонкий,Особенный. Не то страшит.Ты б поглядела на ребенка —Он от брезгливости дрожит.Все мой апостол что-то ищет.Ну, хватит — сад переменю.Ах, Надя — толстая бабища,Безвкуснейшая парвеню».8Володя слушал, и мокрицаМежду лопаток проползла.Он сам не ведал, что случится,Но губы закусил со зла.Какая-то чужая силаНа плечи тонкие брела,Подталкивала, выносила…Он крикнул: «Ты ей наврала.Вы обе врете. Вы — буржуи.Мне наплевать. Я не спрошу.Вы — клеветуньи. Не дрожу иСовсем от радости дрожу».Он врал. Да так, что сердце екнуло.Захлебываясь счастьем, врал.И слушал мир. И мир за окнами«Разлуку» тоненько играл.

Из недописанной главы