Павел Коган - Сквозь время

Глава III

1Зимой двадцать второго годаОт Брянского на ПодвескиТрясет по всем Тверским-ЯмскимНа санках вымершей породы,На архаичных до пародий,Семейство Роговых. А снегСлепит и кружит. И ВолодеКриницы снятся в полусне,И тополей пирамидальныхГотический собор в дымуЗа этой далью, дальней-дальней,Приснится в юности ему.2Что вклинивалось самым главнымВ прощальной суеты поток,Едва ль Надежда НиколавнаСама припомнила потом.Но опостылели подруги,И комнаты, и весь мирок,И все мороки всей округиДо обморока. До морок.И что ни говори — за двадцать.Ну, скажем, двадцать пять. ХотяИ муж и сын, но разобраться —Живешь при маме, как дитя.Поэтому, когда СережаСказал, что едем, что Москва,Была тоска, конечно; все жеБыла не главною тоска.

3Сергей Владимирович Рогов,Что я могу о вас сказать:Столетье кружится дорога,Блюстителей вводя в азарт.Но где-то за «Зеленой лампой»,За первой чашей круговой,За декабристами — «Сатрапы!Еще посмотрим кто кого!».За петрашевцами, Фурье ли,Иль просто нежность затая, —«Ну где нам думать о карьере,Россия, родина моя!»Вы где-то за попыткой робкойИдти в народ. Вы арестант.Крамольник в каменной коробке,В навеки проклятых Крестах.И где-то там за далью дальней,Где вправду быть вы не могли,По всей Владимирке кандальнойНачала ваши залегли.Да лютой стужею сибирскойСнегами замело следы,И мальчик в городе СимбирскеНад книгой за полночь сидит.Лет на сто залегла дорога,Блюстителей вводя в азарт,Сергей Владимирович Рогов,Что я могу о вас сказать?Как едет мальчик худощавый,Пальтишко на билет продав,Учиться в Питер. Пахнет щамиИ шпиками по городам.Решетчатые тени сыскаВ гороховом пальто, однаНад всей империей РоссийскойСтолыпинская тишина.А за московскою, за старойПо переулкам ни души.До полночи гремят гитары,Гектограф за полночь шуршит.И пробивалася сквозь плесеньИ расходилась по кругамГектографированной прессыКонспиративная пурга.4Вы не были героем, Рогов,И вы чуждалися газет,Листовок, сходок, монологовИ слишком пламенных друзей.Вы думали, что этот колоссНе свалит ни одна волна.Он задушил не только голос,Он душу вытрясет сполна.Но, родина моя, ведь надо,Ведь надо что-то делать? Жди!Возьми за шиворот и на домДва тыщелетья приведи.Давай уроки лоботрясам.В куртенке бегай в холода.Недоедай. Зубами лязгай.Отчаивайся. Голодай.Но не сдавай. Сиди над книгойДо дворников. До ломоты.Не ради теплоты и выгод,Но ради благ и теплоты,Чтоб через сотни лет жила быРоссия лучше и прямей.Затем, что Пестель и ЖелябовДо ужаса простой пример.5Но трусом не были. И где-тоСосало все же, что скрывать,Ругаясь, прятали газетыИ оставляли ночеватьВ той комнатенке на четвертом,На койке с прозвищем «шакал».Каких-то юношей в потертых,В блатонадежных пиджаках.И жили, так сказать, помалу(Ну гаудеамус на паú)И числились хорошим малым,Без кругозора, но своим.6Так жили вы. Тащились зимы,Летели весны. По утрамВас мучили неотразимойТоской мальчишеской ветра.Потом война. В воде окопной,В грязи, в отбросах и гною,Поштучно, рознично и скопомКровавый ростбиф подают.Он вшами сдобрен. Горем перчен.Он вдовьею слезой полит.Им молодость отцов, как смерчем,Как черной оспой, опалит.Лабазники рычали «Славу»Не в тон, и все же в унисон.Восторженных оваций лава.Облавы. Лавку на засов —И «бей скубентов!». И над всеюИмперией тупой мотив.И прет чубатая Расея,Россию вовсе замутив.7Ну что же к вашей чести, Рогов,Вы не вломилися в «порыв».Звенят кандальные дороги —Товарищей ведут в Нарым.И в памяти висит как запон,Все прочее отгородив,Махорки арестантский запахИ резкий окрик: «Проходи!»И где-то здесь, сквозь разговорыПробившись, как сквозь сор лопух,То качество, найдя опору,Пробьет количеств скорлупу.Здесь начинался тонкий оттиск,Тот странный контур, тот наряд,Тех предпоследних донкихотовОсобый, русский вариант.8Я не могу без нежной злобыПрипомнить ваши дни подряд.В степи седой да гололобойНочь отбивался продотряд.Вы шли мандатом и раздором,Кричали по ночам сычи.На всех шляхах, на всех просторах«Максим» республике учил.И что с того, что были «спецом»И «беспартийная душа».Вам выпало с тревогой спеться,Высоким воздухом дышать.Но в партию вы не вступили,Затем что думали и тут,Что после боя трусы илиПрохвосты в армию идут.Так вы остались вечным «замом»,И как вас мучило поройТоской ущербною, той самойТоской, похожей на порок.Наивный выход из разлада:Чтоб ни уюта, ни утех,Чтоб ни покоя, ни оклада,Когда партмаксимум у тех.9Итак, зимой двадцать второгоТрясет извозчик легковойСедой, заснеженной МосквойК еще не обжитому кровуСемейство Роговых. По бровиУкутанный в худой азям,Уходит ветер. Он озяб.Снега крутят до самых кровель[1].Итак, зимой двадцать второгоВы едете с семьей в Москву,Привычность города родногоМенять на новую тоску.10Поскольку вы считались самымСвоим средь чуждых наотрез,Вас посылали важным замомВ столицу. В центр. В новый трест.И, зная вас, вам предложилиВ Москву поехать и купитьсебе квартиру, дабы жили,Как спецам полагалось жить.И вы купили. На Миусской(Чтоб быть народу не внаклад)Достаточно сырой и узкий,Достаточно невзрачный склад.И, приведя его в порядокИ в относительный уют,Вы приготовились к парадуИ спешно вызвали семью.11«Да деньги ж не мои — народа!» —«О, боже, право, тонкий ход.И как я вышла за урода?Ханжа, святоша, Дон-Кихот!»12Мир первый раз смещен. ВолодяЗаснет сегодня в темноте.Среди рогож, среди полотен,Болотом пахнущих и тем,Чего он не видал ни разу.А мама плачет. По угламШуршит в тазах и лезет в вазуИ чуть потрескивает мгла.

Глава IV