Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков
Во многом благодаря еврейской поддержке стала раскручиваться и кинокарьера Высоцкого. Что неудивительно, поскольку в советском кинематографе, как уже говорилось, чуть ли не половина работников принадлежали к евреям, которые чаще всего помогали друг другу в карьерном продвижении. Как известно, первая роль Высоцкого в кино состоялась в 1959 году и ничем особенным не запомнилась. Может, — потому, что режиссер был русского происхождения — Василий Ордынский с «Мосфильма». Фильм назывался «Сверстницы». Работу в нем Высоцкого можно назвать настоящей разве что условно: он появился на экране всего на несколько секунд, с одной-единственной фразой: «Сундук или корыто». А вот его первая действительно большая роль (шофер Софрон) состоялась год спустя в фильме двух других режиссеров, причем дебютантов: еврея Льва Мирского и армянина Фрунзе Довлатяна «Карьера Димы Горина» с Киностудии имени Горького. Отметим, что армянская кровь в жилах Высоцкого хотя и не текла, но определенное отношение к этой нации он имел: вторая жена его отца была армянкой (Евгения Мартиросова-Лихолатова), а ее он считал своей второй мамой (в детстве он некоторое время жил с нею под одной крышей).
Кстати, свою вторую заметную роль в кино — матроса в «Увольнении на берег» (1962) — Высоцкий заполучил благодаря помощи его бывшего соседа по дому № 15 в Большом Каретном переулке — армянина Левона Кочаряна (он был вторым режиссером фильма) и Феликса Миронера (режиссер-постановщик). То есть опять Высоцкого приютил интернациональный еврейско-армянский тандем. Все было в полном соответствии с аббревиатурой из четырех букв - СССР, которая расшифровывалась как Союз Советских Социалистических Республик. В этом Союзе подавляющее большинство наций (а их было больше сотни) жили в дружбе и согласии, деля на всех одну общую судьбу. Определенное этническое размежевание существовало в высшей советской элите (отсюда и существование группировок державников и либералов), однако в низах общества люди все-таки старались жить дружно и сплоченно. И стержнем этой дружбы были именно русские — титульная нация в СССР. Все как у А. Пушкина, который писал: «Русская душа, гений русского народа, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себя идею всечеловеческого единения… Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите…»
Глава 2
«Я БЫЛ ДУШОЙ ДУРНОГО ОБЩЕСТВА…»
Летом 1960 года Высоцкий с успехом закончил Школу-студию МХАТ, однако продолжения этого успеха поначалу не последовало: на протяжении последующих четырех лет он вынужден был довольствоваться ролями статистов в разных театрах, поскольку его время еще не пришло — ни в театре, ни в кинематографе, ни в песне. Зато именно тогда он нашел женщину, которая стала матерью двоих его детей — недавнюю выпускницу ВГИКа (курс М. Ромма) Людмилу Абрамову, с которой он познакомился во время совместных съемок фильма «713-й просит посадку» (в нем Высоцкий исполнил роль второго плана — американского летчика, а Абрамова играла главную роль). В итоге он бросил свою первую жену — Изольду Жукову — и женился на Абрамовой. В этом браке (в первой же его фазе) на свет родились двое сыновей: Аркадий (29 ноября 1962 года) и Никита (8 августа 1964 года). Несмотря на то что семейная жизнь с этой женщиной продлится относительно недолго — всего семь лет, однако именно Абрамова и один из их сыновей — Никита — будут стоять у истоков создания Музея В. Высоцкого, которому суждено будет стать главным идеологическим центром по раскрутке в массовом сознании памяти о покойном барде. Но об этом мы поговорим чуть позже, а пока вернемся в начало 60-х.
Из трех ипостасей Высоцкого — театр, кино и песня — в те годы успешнее всего развивалась последняя. Именно она принесла ему первую славу — пускай и не столь значительную — в пределах Москвы и области. Примерно с начала 1962 года слава о Высоцком, как о певце блатной романтики, начинает курсировать в молодежной среде. То есть совсем недавно, в конце 50-х, когда он только начинал свою песенную карьеру, блатной темы в его творчестве практически не было, а теперь она стала основой его песенного репертуара. Почему? На мой взгляд, здесь было несколько причин, причем все они в той или иной мере лежали в плоскости политики.
Начнем с того, что именно в конце 50-х — начале 60-х в советском обществе началась широкомасштабная кампания по борьбе с преступностью, ставившая целью не просто снизить ее уровень, а… вообще искоренить в ближайшие два десятилетия (об этом чуть позже официально заявит Н. Хрущев). Эти события не могли остаться без внимания заокеанских идеологов психологической войны, которые вовсе не были заинтересованы в том, чтобы преступность в СССР пошла на снижение. Нет, рецидивистов на парашютах они к нам из-за океана не забрасывали, однако популяризировать тот же уголовный фольклор принялись весьма активно. Так, на западных радиостанциях, вещавших на СССР, было увеличено количество часов, отведенных блатным песням и рассказам о них, а в антисоветских издательствах начали печататься книги и брошюры на эту же тему, которые потом тайно привозились в СССР по различным каналам.
Руку помощи Западу в этом деле протянули и советские либералы-западники, которые ко многим подобным инициативам, спускаемым с кремлевского верха, относились, мягко говоря, скептически. Не могли они остаться в стороне и теперь, когда дело касалось такой проблемы, как борьба с преступностью, где западники занимали однозначную позицию: советская власть сама преступна по своей сути и все беды страны происходят от этого. А в качестве убойного аргумента приводили свою излюбленную тему — гулаговскую. Напомним, что именно в годы хрущевской «оттепели» началась широкая реабилитация жертв сталинских репрессий и на свободу стали выходить тысячи бывших зэков. Все они несли
