Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

Весной 1898 года я перевезъ моихъ родителей опять въ Головкино — отца въ состояніи еще не вполнѣ оправившагося послѣ удара, а мать значительно успокоенную. Она цѣликомъ отдалась заботамъ и уходу за больнымъ отцомъ до самой его смерти, послѣ которой она на зиму переѣхала въ Казань къ своей belle fille Ольгѣ, вдовѣ умершаго брата Димитрія, а затѣмъ съ 1907 года мама переѣзжала со всей моей семьей на зиму въ Самару въ нашъ новый особнякъ на Дворянской.

Перенесенное горе и годы взяли свое: мама замѣтно состарилась, стала ограничиваться обществомъ близкихъ родныхъ и немногочисленныхъ особо симпатичныхъ ей людей. Въ ея самарской комнатѣ стоялъ тоже рояль, но къ нему старушка подходила асе рѣже и рѣже. Ей, видимо, были пріятны мои успѣхи и популярность, изъ года въ годъ возраставшіе — материнскому сердцу это не могло быть безразлично. Въ Самарѣ ее полюбили и, видимо, вся жизненная обстановка въ этомъ городѣ складывалась для нея благопріятно. Отношеніе къ мамѣ всѣхъ моихъ семейныхъ, н въ частности жены моей Анны, было исключительно теплое и предусмотрительное.

Начиная съ 1912 года у матери въ организмѣ найденъ былъ врачами сахаръ. Приходилось дѣлать ей въ Общинѣ Самарскаго Краснаго Креста операціи вырѣзыванія нарывовъ (карбункуловъ), стала проявляться прогрессирующая слабость. Леченіемъ ея завѣдывалъ докторъ Голишевскій.

Мало-по-малу, стали мы съ женой подумывать о переѣздѣ семьи въ Петербургъ въ силу создавшихся условій моей службы и ради воспитанія дѣтей. Въ виду этого въ 1914 году мною былъ купленъ у А. Л. фонъ Дервизъ превосходный особнякъ на Англійской набережной.

Осенью 1916 года я перевезъ ьъ Петербургъ семью, а самъ остался при сильно одряхлѣвшей матери, настолько ослабѣвшей, что въ день ея именинъ, 28 октября 1916 года, она, въ послѣдній разъ, съ трудомъ поднялась изъ своихъ аппартаментовъ, расположенныхъ въ боковомъ каменномъ флигелѣ на десятокъ ступеней ниже средняго главнаго корпуса.

Къ этому дню я украсилъ всю залу зеленью и тѣми расшитыми полотенцами, которыми такъ щедро награждали насъ въ былое время въ видѣ подарковъ по случаю своихъ свадебъ, приходившіе къ своимъ господамъ „на поклонъ” Головкинскіе крестьяне.

Бѣдная старушка, поддерживаемая подъ руки, была видимо очень тронута моимъ вниманіемъ, крѣпко обняла меня, прошептавъ „какъ это хорошо”; поздоровалась съ многочисленными сосѣдями, съѣхавшимися ко дню ея именинъ, но, посидѣвъ минутъ десять, попросила ее вновь проводить въ ея „келью”, какъ она любила называть свою комнату.

Это было послѣднее ея появленіе въ домѣ — больше моя мать никуда не выходила изъ своей „кельи”. Ноябрь, декабрь она сильно страдала сердечными припадками, и у нея стали появляться отеки. 8-го января 1917 г. доктора меня предупредили о приближеніи роковой развязки.

Обычно около мамы дежурили посмѣнно или ея старинная горничная, Ольга Никифоровна, или сестра милосердія Самарской общины, или фельдшерица изъ Старой Майны Александра Дмитріевна. Вспоминается мнѣ 9 января, когда я какъ-то днемъ остался одинъ съ моей дорогой, измученной страданіями мамой, которая могла сидѣть только полулежа. Такъ и теперь она сидѣла предо мной съ закрытыми глазами. Смотрѣлъ я на нее, и невольно всего меня охватило жуткое предчувствіе, что она меня скоро покинетъ навсегда. Сознаніе это было тяжело и больно для меня; я сталъ цѣловать бѣдную, осунувшуюся, но еще живую дорогую мнѣ голову... Вечеромъ, когда я переносилъ ее съ кресла на диванъ, мама припала ко мнѣ и вся безсильно затряслась отъ душившихъ ее рыданій.

10-го января докторъ Ровенскій установилъ столь рѣзкое ухудшеніе , что предсказалъ жить мамѣ не болѣе сутокъ. Давали бѣдной страдалицѣ морфій и шампанское ложечкой. Она была въ забытьѣ и тяжело дышала. Я все время сидѣлъ около нея, мысленно прощаясь съ ней, прикладывалъ свою голову къ недвижной ея рукѣ, прося ея благословенья.

Вся былая наша совмѣстная жизнь невольно мнѣ вспоминалась. Такъ прошла еще ночь, а 11 января, въ 12 часовъ 40 минутъ дня, мама скончалась.

Никогда мнѣ не приходилось переживать болѣе мучительныхъ душевныхъ страданій. При кончинѣ былъ нашъ батюшка о. Александръ Рождественскій, прекрасный человѣкъ и іерей, прочитавшій отходную молитву. Былъ моментъ, когда докторъ торопилъ его... Пульсъ то и дѣло останавливался у мамы, и докторъ Ровенскій, все время сидѣвшій слѣва отъ мамы и державшій ея руку, прислушивался къ ея дыханію. Съ правой стороны я стоялъ на колѣняхъ. Взявъ мамину руку, я положилъ ее себѣ на голову, призывая ея благословеніе. Пока она еще дышала, я поторопился свой складень и иконку приложить къ ея головѣ и рукѣ, а потомъ, когда докторъ сказалъ — „пульса нѣтъ”... „отходитъ”, я всталъ и приложилъ свою голову къ маминой, обхвативъ ее обѣими руками. Все внутри у меня рвалось — я чувствовалъ, что жить мамѣ осталось нѣсколько мгновеній... Она стала холодѣть около моей головы, рукъ и губъ... Сдержать себя я болѣе не могъ: слезы хлынули неудержимо, и когда я ихъ замѣтилъ на волосахъ и лицѣ дорогой застывающей моей мамы, я вытеръ ихъ и волосы ей пригладилъ. Послѣдній вздохъ ея я принялъ въ себя поцѣлуемъ и при послѣднемъ мгновеніи ея жизни я открылъ глаза матери, и въ послѣдній разъ въ нихъ посмотрѣлъ, сказавъ: „голубка моя, дорогая мама — до свиданія! скораго или нѣтъ — то Господь знаетъ...” Затѣмъ закрылъ ихъ навѣки, отойдя къ батюшкѣ, который меня еще разъ отъ имени матери благословилъ.

Не могу не вспомнить того момента и того моего настроенія, которое охватило меня при моемъ послѣднемъ разставаніи съ прахомъ незабвенной моей матери. Когда спустили ея гробъ въ склепъ, приготовленный мною для моихъ родителей послѣ кончины моего отца, я просилъ меня оставить одного съ прахомъ обоихъ моихъ отошедшихъ въ вѣчность родителей. Я опустился на колѣни между гробами отца и мамы, обнявъ ихъ обоихъ руками. Склонивъ голову, я мысленно представлялъ ихъ себѣ живыми и черезъ мгновенье, на самомъ дѣлѣ, у меня было чувство необычайной близости къ нимъ.

Очнувшись и перекрестившись, я приложился на прощанье съ ними къ ихъ гробамъ, и въ этотъ моментъ я вдругъ ощутилъ во всемъ своемъ существѣ какое-то внутреннее сознаніе и убѣжденіе, какъ бы въ видѣ напутствія со стороны моихъ родителей, что отнынѣ для меня начинается какая-то иная, новая жизнь, что, выходя отъ нихъ изъ склепа, я долженъ буду разстаться со всѣмъ своимъ прошлымъ и обычнымъ... Объ этомъ я въ тотъ же день сообщилъ моему родному другу — женѣ.

Увы, предчувствія, зародившіяся у меня при послѣднемъ моемъ прощаніи съ останками моихъ стариковъ, оказались вѣщими. Выѣхавъ по окончаніи сорокоуста изъ Головкина съ женой, мы пріѣхали въ Петроградъ въ знаменательный день — 27 февраля 1917 г., т. е., къ началу Великой „безкровной” Революціи... Миръ праху вашему, дорогіе мои папа и мама — за Вами я ходилъ, какъ умѣлъ, получилъ величайшее сыновнее счастье покоить Вашу старость и упокоить Васъ на своей груди при отходѣ Вашемъ въ лучшій міръ. — Васъ давно нѣтъ со мной, но Вы всегда около меня — я это сознаю всѣмъ своимъ нутромъ и духомъ ощущаю. Говорятъ, что могила ихъ цѣла — слава Господу! Моя завѣтная мечта имѣть возможность передъ своей смертью еще разъ поклониться дорогому праху на родной землѣ!