Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

Свою мать я вспоминаю болѣе отчетливо и сознательно съ періода переѣзда въ Симбирскъ, въ собственный нашъ домъ на Большой Саратовской улицѣ. Интересующаяся всѣмъ, общительная, живая и веселая, она привлекала къ себѣ все многочисленное общество Симбирска. Собирались въ салонъ музицировать, на террасѣ дышать негородскимъ садовымъ воздухомъ, любоваться красотою Волжскаго вида; увлекались входившей въ то время въ моду карточной игрой „винтъ”.

Ухтомскіе, Бѣляковы, Ратаевы, Языковы, Родіоновы, Валуевы и др. — все это были наши родные и, вмѣстѣ съ тѣмъ, основные обитатели Симбирска. Всѣ эти семьи часто другъ съ другомъ видались и къ нимъ примыкало все пришлое общество, будь это высшая губернская администрація, учебное начальство и др.

Театръ, любительскіе спектакли, концерты, балы широко процвѣтали послѣ побѣдоносной Турецкой кампаніи 1877 — 1878 годовъ.

Моя комнатка была наверху у входа деревянной лѣстницы, ведущей внизъ въ столовую и залу. Всѣ мои дѣтскія вечернія занятія обычно проходили подъ издали слышавшійся аккомпаниментъ превосходной и вдохновенной игры на Блютнеровскомъ" роялѣ дорогой, незабвенной моей мамы. Какъ я любилъ ее слушать, и какъ, благодаря ей, я могъ хорошо знакомиться съ великими композиторами!..

Въ началѣ 80-хъ годовъ съ бѣдной матерью случилось происшествіе, едва не стоившее ей жизни. Въ Симбирскѣ, центрѣ исконныхъ коннозаводчиковъ, весной происходили бѣга, привлекавшіе къ себѣ общій интересъ. На нихъ обычно съѣзжалось почти все мѣстное помѣщичье общество.

Какъ-то разъ матери подали коляску, чтобы ѣхать на бѣга, запряженную только что купленной отцомъ красивой парой мощныхъ и нарядныхъ пятивершковыхъ караковыхъ жеребцовъ. Выѣхавъ по Большой Саратовской, лошади вдругъ подхватили и понесли. Бѣдная мама, безумно перепугавшись, пыталась выброситься изъ экипажа, но, упавъ на мостовую, зацѣпилась платьемъ за крыло коляски, и въ такомъ видѣ лошади проволокли ее по мостовой. Къ счастью, вскорѣ народъ остановилъ ихъ, и маму принесли въ нашъ домъ въ безчувственномъ состояніи.

До сихъ поръ не безъ ужаса представляется мнѣ на всю жизнь врѣзавшаяся въ моей памяти картина внесенія въ домъ несчастной моей матери въ разодранномъ на лоскутки платьѣ и съ совершенно окровавленной головой.. Долгое время врачи не могли ручаться за возстановленіе ея здоровья и серьезно опасались за состояніе ея головы и мозга. Благодаря Богу все-жъ удалось ее спасти и до извѣстной степени-привести ея здоровье въ нормальное состояніе. Но само собой, это событіе не могло не отозваться на общемъ ея нервномъ состояніи. Послѣ случившагося несчастья мама признавала лишь самыхъ старыхъ и лѣнивыхъ лошадей, на которыхъ только и рѣшалась ѣздить и которыя спеціально для нея мною подбирались до конца ея жизни.

5

Въ 1887 году я окончилъ курсъ гимназіи, и мы съ мамой съ осени переселились на зиму въ Москву, сначала устроившись въ меблированномъ домѣ Базилевскаго на Большой

Кисловкѣ, а затѣмъ, спустя года два, переѣхали на особую квартиру на Арбатъ, въ Большой Афанасьевой переулокъ, занявъ весь бельэтажъ небольшого стариннаго особняка, принадлежавшаго госпожѣ Хавской (вдовѣ бывшаго Московскаго сенатора).

Мать моя Есегда отличалась хозяйственными способностями, была по натурѣ разсчетлива и бережлива и въ этомъ отношеніи являлась серьезной помощницей моему отцу. Жизнь наша въ Москвѣ протекала спокойно и умѣренно — пріемовъ никакихъ не было, если не считать свиданій съ нѣкоторыми наиболѣе близкими нашими родными и моими товарищами-студентами, къ которымъ мама относилась обычно тепло и хорошо.

Къ концу нашей Московской жизни мама успокоилась, замѣтно поздоровѣла, посѣщала концерты, оперы, сама играла на взятомъ на прокатъ піанино и все дѣлала, чтобы мнѣ помогать въ моемъ дальнѣйшемъ музыкальномъ образованіи. Чаще всего видѣлась она съ семьями кн. Гагариныхъ, Свербеевыхъ, Столпаковыхъ, Загряжскихъ, Кашперовыхъ и и др. Для нея Москва, главнымъ образомъ, была дорога постолько, посколько ей можно было пользоваться прекрасной въ то время музыкальной обстановкой — процвѣтали симфоническіе и филармоническіе концерты, Императорская и частная оперы съ лучшими міровыми силами: Зембрихъ, Ванзандтъ, Котоньи, Мазини и др.

Въ 1893 году мы покинули Москву и я принялся за земскую работу въ своемъ родномъ Ставропольскомъ уѣздѣ Самарской губерніи. Мама переѣхала къ отцу въ с. Головкино, гдѣ жизнь оказалась лишенной всего того духовно-культурнаго комфорта, который мать находила въ Бѣлокаменной. Здоровье матери, благодаря руководству Нестерова, значительно поправилось; тѣмъ не менѣе, она продолжала соблюдать долгое время предписанный ей режимъ во избѣжаніе повторенія осложненій съ печенью.

Годы проходили... Выѣзжала мама иногда гостить къ брату Димитрію въ Буинскъ, а въ Головкинѣ занималась садомъ, коровами, вела домашнее хозяйство и часто присаживалась за свой любимый Блютнеръ, отдаваясь Московскимъ воспоминаніямъ и проигрывая бывало однимъ вечеромъ ту или другую оперу съ начала до конца.

Вспоминая въ это время обычную жизненную обстановку матери, невольно представляешь себѣ ее съ кружевной наколкой на красивой еще головѣ, въ бѣломъ широкомъ пе-нюаоѣ, распоряжающейся въ саду среди всяческихъ плантацій клубничныхъ, малиновыхъ, огородныхъ и пр. со своими обычными сотрудниками-садовниками — ранѣе Павломъ Степановичемъ, а затѣмъ Андреемъ, и окруженной ея славными мопсиками, которыхъ такъ любилъ въ минуты отдыха дразнить вернувшійся съ своихъ полей отецъ.

Затѣмъ мама садилась за ручную работу (обычно кружево на коклюшкахъ) подъ большимъ навѣсомъ съ пологомъ изъ марли въ огражденіе отъ мошекъ и комаровъ. Рядомъ присаживалась очередная мамина ученица — чтица.

Наступилъ тяжелый для насъ 1897-й годъ, когда смертельный недугъ старшаго брата Димитрія и жизненная драма другого брата — Николая отразились роковымъ образомъ на здоровьѣ моихъ родителей — отца разбилъ параличъ, а мать почти съ ума сходила. Жизнь была нарушена въ корнѣ: приходилось дѣлать невѣроятныя усилія, чтобъ спасти уцѣлѣвшія крохи ихъ здоровья, и въ этомъ отношеніи Господь ниспослалъ въ нашу разбитую семью воистину ангела-утѣшителя въ лицѣ моей невѣсты, а съ 4-го февраля 1898 года, жены моей — Анны Константиновны, урожденной Ушковой. И сама она, и семья ея такъ тепло и участливо отнеслись къ нашему горю, что только благодаря имъ всѣмъ, я самъ уцѣлѣлъ и смогъ посильно лѣчить и утѣшать Своихъ стариковъ.

Пребываніе отца въ Московской клиникѣ зимой 1897 — 1898 г. г., свадьба моя въ февралѣ 1898 года въ Петербургѣ — все это вынудило и мою мать проживать эту зиму въ столицахъ, гдѣ для возстановленія ея разстроеннаго нервнаго состоянія было мною сдѣлано все возможное.