Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание

Это такие факты, с которыми не может примириться ни ум, ни сердце, ни дух, ни тело: все болит и все протестует, и только вера в загробную жизнь, в свидание за гробом дает надежду на свидание, а при вере и надежде! Смерть! Где твое жало?! «Там» увидимся! — остается только подождать некоторое, хотя, может, и продолжительное время. И это-то время до желанного свидания и надо постараться прожить так, чтобы не совестно было встретиться «там». Мама твоя, конечно, любила тебя не менее других, но жила у других, потому что они более нуждались в ее помощи и потому у тебя ей было бы вполне покойно жить, но она не искала легкого покоя: всем жертвовала для детей. Мне случалось, дорогая Оля, говорить с ней о тебе. В материальном отношении она была покойна за тебя, но в другом отношении, в смысле веры, близости к Богу, принадлежности к православной Церкви, она очень болела о тебе душою. Вот на это и обрати внимание, ведь она в этом отношении, также как и каждая мать, отвечает за детей перед Богом. Ведь не захочешь же ты увеличить за тебя ее ответственность! Ты любишь свою маму, вот и дай ей великое утешение, в этом выразится твоя память о ней и твоя любовь к ней, исполни ее сердечное желание, о котором она возносила усердные молитвы к Богу, будь ближе к вере, к Богу и Церкви. И я полагаю, что если она говорила со мною о тебе, то это обязывает меня сказать тебе все вышенаписанное и прибавить: не поддавайся неверию и всяким религиозным мудрствованиям — все это растлевает, убивает, отнимает бодрость, энергию и делает жизнь невыносимой, а вера без рассуждения, молитва по мере сил, близость к Богу и Церкви дает тишину и спокойствие душевное, делает человека энергичным, бодрым, бесконечно сильным, потому что «с нами Бог»! Великое благо и великая сила — вера и надежда на Бога: ничего не страшно и все можно перенести. Конечно, и там, за пределами гроба, мама твоя молит Господа о тебе и муже твоем, чтобы Господь привел вас к вере, к Церкви и православию.

Еще раз прошу извинить меня за мое долгое молчание, потому что я был страшно занят проектом гостиницы. Мне нужно было его кончить, а работы было много и голова совершенно забита, так что я не мог писать. Вообще я постоянно занят и сейчас опять приступаю к проекту богадельни, тоже будет очень много работы. Работы-то много, а заработок = 0, так как за труд ничего не поучаешь. Приехать на похороны я не мог, потому что меня бы все равно не отпустили. Шлю мой душевный привет тебе, Ивану Сергеевичу, крепко жму ваши руки, целую тебя и Сережу, и Ивана Сергеевича.

Да хранит вас Господь, желаю милости Божией и всякого благополучия.

Кланяюсь всем. Ваш дядя В. Вейденгаммер[15].

Возвращение Шмелева к Церкви, переоценка мировоззренческих аксиом — все это случилось не без влияния жены, которое было совершенно очевидным для людей, окружавших писателя. Например, об этом в статье «Религиозный путь И. С. Шмелева» (1950) писал близкий Шмелеву в эмиграции философ Антон Владимирович Карташев.

В августе 1895 года, по инициативе Ольги Александровны, молодожены отправились путешествовать в Валаамский Преображенский монастырь на северо-западе Ладоги. Перед путешествием было решено получить благословение у старца Варнавы в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой лавры. В очерке Шмелева «У старца Варнавы» читаем: «Подходим. Бокль, Спенсер, Макс Штирнер… — все забылось. Я как будто прежний, маленький, ступаю робко… — „благословите, батюшка, на путь…“ <…> Смотрит внутрь, благословляет. Бледная рука, как та, в далеком детстве, что давала крестик. Даст и теперь?.. — „А, милые… ну, живите с Господом“. Смотрит на мой китель, студенческий, на золотые пуговицы с орлами… — „служишь где?“— Нет, учусь, учусь еще. Благословляет. Ничего не скажет? Надо уходить, ждут люди. Кладет мне на голову руку, раздумчиво так говорит: „превознесешься своим талантом“. Всё. Во мне проходит робкая мысль: „каким талантом… этим, писательским?“ Страшно думать».

Думать было страшно, но через два года, в 1897-м, была опубликована первая книга Шмелева — путевые очерки «На скалах Валаама», написанные по впечатлениям от паломничества. Шмелев рассказал в них о своей радости от увиденного в обители; он писал о духовной силе монахов, об их расположенности к труду — монах работает для Бога. А еще хорошо то, что в монастыре человеческое не затирается и среди монахов унылых нет. Насельники сильны идеей, и пока она жива, их духовная община не переродится в простую артель. Но суровы правила устава… и по звонку ходи, и клобук в положенный час снимай… все-таки монастырская дисциплина обезличивает… Шмелев — мирской человек, и монахи ему представляются словно живыми мертвецами: иноки молятся — и думают о смерти, они мир оставили, а в Шмелеве сильна укорененность в заботах суетного света, он даже ироничен и по отношению к монашескому плотскому аскетизму, и по отношению к паломникам — любопытствующим купцам.

Он по-толстовски ценит во всем сущем силу жизни и не понимает самоотречения от живой жизни. По Толстому, «есть одно средство любить Бога: оно состоит в том, чтобы любить себя, свое божественное „я“, так же, как мы любим свое телесное „я“, т. е. жить для этого „я“, руководиться в жизни его требованиями и потому ничем не огорчаться, ничего не бояться и все считать для себя (этого „я“) возможным»[16]. Шмелев влюблен, в нем силен инстинкт жизни, и ему в мире радостно. От слов монаха о рае, который лучше земной жизни, о необходимости печься о душе и не давать ее во власть врагу человеческому, на автора очерков повеяло мраком могилы.

В отношении Шмелева к Валаамским насельникам было много общего с настроениями интеллигенции того времени. Например, Василий Васильевич Розанов в 1906 году записал такую мысль: монастырь суть «длинная мантия гроба»[17], и гроб этот монастырем преображается в поэзию и метафизику. В 1908 году были опубликованы близкие по жанру шмелевской книге путевые очерки Михаила Пришвина «За волшебным колобком», автор которых к вере тоже относится своеобразно. Соловки в его понимании святая земля, но… «…я верю в это лишь в то время, когда кормлю с богомольцами чаек. А как только прихожу в монастырскую келью и особенно в свой отдельный нумерок, то сейчас же все исчезает. Хочу писать о чем-то высоком, а выходят анекдоты…»[18]. Встретившийся Пришвину богомолец говорит, что старцы теперь не те стали, слабые.

«На скалах Валаама» Шмелев отнес в «Русское обозрение». Через месяц он вновь был в редакции. Тот же усатый швейцар, та же леонтьевская пальма, тот же леонтьевский стол, тот же редактор. Рукопись брали при условии внесения некоторых исправлений: и редакция, и цензура не могут согласиться с авторской трактовкой монашеского аскетизма. Шмелев отказался от какой-либо правки и рукопись забрал. Его не соблазнил даже гонорар: редактор посулил четыреста рублей за журнальную публикацию и сто рублей за триста оттисков в виде книжечки.