Александр Вертинский - Четверть века без родины. Страницы минувшего

Он взял в руку деревянную палочку-размешалку, которую подают к шампанскому, и сломал ее. Его лицо скривилось в мучительной гримасе.

Мы молчали. Говорить при посторонних было неудобно.

— Хочешь послушать моего совета? — спросил он. — Возвращайся в Россию!

Я молча кивнул головой. Увы, я это понял, едва ступив на берег Турции. Но поправить мою мальчишескую ошибку я уже не мог.

Через несколько дней я узнал, что Слащев уехал в Советскую Россию, а еще через два года из газет мне стало известно, что его убил на улице рабочий, брат одного из тех, которых он повесил в Джанкое.

Так окончилась жизнь этого странного и страшного человека.

До сих пор не понимаю: откуда у меня набралось столько смелости, чтобы, не зная толком ни одного иностранного языка, в двадцать пять лет, будучи капризным, избалованным русским актером, неврастеником, совершенно неприспособленным к жизни, без всякого жизненного опыта, без денег и даже без веры в себя, — так необдуманно покинуть родину. Сесть на пароход и уехать в чужую страну. Что меня толкнуло на это?

Задавая себе этот вопрос спустя десятки лет, я все еще не мог найти в своей душе искреннего и честного ответа.

Я ненавидел советскую власть? О нет! Советская власть мне ничего дурного не сделала.

Я был приверженцем какого-нибудь иного строя? Тоже нет. Убеждений у меня никаких в то время не было. Но тогда что же случилось? Что заставило меня уехать? Почему я оторвался от той земли, за которую готов был теперь с радостью отдать свою жизнь, если бы это было нужно?

Очевидно, это была просто глупость! Юношеская беспечность. Может быть, страсть к приключениям, путешествиям, к новому, еще неизведанному? Не знаю.

Так или иначе — я оказался в Турции…

Начиная с Константинополя и кончая Шанхаем, я прожил длинную и не очень веселую жизнь эмигранта, человека без родины.

Я много видел, многому научился. Может быть, у себя дома, поставленный в благоприятные условия существования — искусство у нас очень поощряется и очень бережно культивируется, — я бы не дошел до такой остроты чувств, до такого понимания чужого горя, до такой «человечности», какую мне дали годы скитаний.

Говорят, душа художника должна пройти по всем мукам. Моя душа прошла по многим из них. Сколько унижений, сколько обид, сколько ударов по самолюбию, сколько грубости, хамства натерпелся я за эти годы!

Сколько проглоченных обид! Сколько пропущенных безмолвно оскорблений родины!

Это была расплата. Расплата за то, что когда-то я посмел забыть о ней. За то, что в тяжелые для родины дни, в годы борьбы и испытаний я ушел от нее. Оторвался от ее берегов.

Галиполи

Галиполи в переводе с греческого — «город красоты». Трудно было себе представить, почему турки назвали так пустынное, выжженное солнцем место. Наши солдаты называли его «Голополе», и это название больше подходило. Солнце. Синие горы вокруг. Жара. Раскаленный камень. Ящерицы. Очень мало зелени. Так выглядел Галиполи, когда из черных закопченных транспортов в него высадилась тридцатитысячная армия усталых, разочарованных, отвоевавших людей, людей без родины, без будущего и даже без настоящего.

Когда-то здесь стояли шатры крестоносцев. Белые перья рыцарских шлемов развевались по ветру. Здесь был рынок, где продавали рабынь. Когда-то разъяренный Ксеркс приказал здесь высечь цепями Геллеспонт. Потом все смывающий ветер истории начисто выдул отсюда все признаки прошлого. Несколько землетрясений… И только забытые турецкие могилы — серые камни в белых тюрбанах — скучно молчат на серо-желтом фоне. А вокруг море и море…

Для русского лагеря отвели место на земле какого-то турецкого полковника. Называлось оно «Долиной роз и смерти», потому что хотя над речкой, в расселинах гор, рос мелкий шиповник, но москиты, скорпионы и змеи подстерегали здесь человека на каждом шагу.

Вот на этом-то голом месте в очень короткое время вырос белый полотняный город. Почти год прожила там армия, зализывая раны. Отмылась, отчистилась от вшей, от дизентерии. Кутепов завел строгую дисциплину, видя в ней единственное спасение. За малейший проступок сажал на гауптвахту. Он хотел спасти армию во что бы то ни стало, спасти самое сердце «белой идеи», но идеи уже не было. Идея угасла еще там, в России. Кому нужны были, кому были дороги интересы белой армии, кроме нее самой?! Никто даже не вспоминал о ней. Спекулянты нажились, интеллигенция стремилась к центрам — в Париж, Берлин, Лондон. Молодежь просилась в Америку, в Бразилию, Аргентину — куда угодно, лишь бы вырваться отсюда и начать новую жизнь.

«Союзники» помогали слабо. Кроме консервов да кое-какой одежды, от них ждать было нечего. Жили впроголодь. Вначале солдаты даже просили милостыню. Французы запретили им ловить рыбу. От селитры, которая была в консервах, у многих на теле начали появляться какие-то язвы. Подкармливал немножко женщин и детей Земсоюз. Днем проходили ученья, маршировали, занимались, как полагается. В юнкерском училище юнкерам читали лекции. Россия жива, Россия будет. И надо ей служить. Все равно что здесь или в Африке. Сторожили знамена. Тосковали по родине. Мечтали о походе на Константинополь… Захватить суда и поплыть в Россию. Восемь офицеров застрелились от тоски. Два генерала сидели в приморском кафе — пили. Увидели на рейде маленький истребитель, схватили наганы и, как обезумевшие, бросились в воду. Доплыть, захватить истребитель и — в Россию!.. В воде отрезвились, подобрал их русский катер.

Когда по всему миру русские эмигранты впали в истерику, когда их «политики» стали делать ставку на «эволюцию большевизма», на «крестьянские восстания», «голод», когда «Общее дело» заявляло, что через две недели начнется поголовное бегство комиссаров из Кремля, сухопарые, очкастые галиполийские лекторы, загибая тощие пальцы, говорили: «Не верьте! Все это истерика или выдумка. Не сегодня и не завтра придет спасение. Не верьте политиканам. Они ослепли в политической мгле. Это самообман, а правда — проста. Мы одни. Мы полузабыты, и мы должны крепить свой дух».

Все эти белые мальчики верили в свой подвиг. Они думали, что приносят свои жизни на алтарь родины — для ее счастья, ее спасения. Белые воевали за старое, за прошлое. Красные воевали за новое, за будущее. Русский народ пошел за теми, кто дал ему настоящее счастье на земле, перестроил его психологию, весь его внутренний мир, всю его сущность.

…На рейде время от времени появлялся старый закоптелый пароход «Рашид-паша», который ходил в Одессу и мог увезти на родину. И долго смотрели на него люди в белых рубашках, и тысячи мыслей о том, как бежать, как вырваться, как вернуться, рождались в их головах. И бессильно умирали. Возврата не было.