Реквием по Марии - Вера Львовна Малева
Тали влетела в комнату из глубины коридора, как всегда взвинченная, взбудораженная и как всегда красивая, в платье из клетчатой шотландки с большими складками. Она была на голову выше Марии, с роскошными белокурыми волосами, которые сейчас, во время каникул, свободно спадали на плечи золотистыми прядями.
— Ох, Муха, как хорошо, что пришла! — бросилась она к Марии, принявшись обнимать ее длинными тонкими руками, от которых пахло дорогим туалетным мылом. А может, даже духами… — Как хорошо, что пришла! Я ждала тебя. Знаешь, сегодня открывается зверинец? Знаешь? На Немецкой площади. Привезли настоящих львов! И тигров, и слона! Муха! Даже крокодила привезли! Настоящего, живого! Но так как он не может жить на суше, держат на вокзале в цистерне с водой… Мамочка! — крикнула она в сторону салона, за дверью которого скрылась мать. — Мамочка, ты скажешь папе, пусть даст мне денег, чтоб мы с Мусей могли пойти посмотреть крокодила? Скажешь?
— Ah, Tali, à quoi bon?[7] Что за радость смотреть на это отвратительное существо, — раздался из-за полуоткрытой двери приглушенный голос кукоаны Нины. — Но если тебе так уж хочется и если к тому же пообещаешь, что не будешь читать ночи напролет…
— Пойдем в город, — посмотрела на Марию Тали, как будто не Мария пришла к ней в гости, а наоборот. — Посмотрим, что это за зверинец. И вообще: кто в такое время сидит дома? Мамочка, ты не пойдешь с нами?
Доамна Предеску ответила, что не совсем хорошо себя чувствует. Вид у нее и в самом деле был болезненный, кроме того, она всегда производила впечатление существа, склонного к уединению. Мария очень любила кукоану Нину, и не только за доброту и радушие, с которыми ее здесь принимали — дом Предеску по сравнению с бедным жилищем родителей казался девушке истинным дворцом, — но и потому, что, вопреки неизменно безоблачному, внешне словно бы беззаботному выражению лица доамны Нины, в глубине ее красивых зеленовато-карих глаз, которые унаследовала и Тали, порой проскальзывала тень беспокойства, даже боли, внезапно делавшая ее такой близкой, словно они были связаны между собой чем-то тайным, только им двоим известным. Из рассказов Тали Мария знала, что доамна Предеску замужем второй раз. Ее первый муж, молодой интеллигент бессарабец, офицер царской армии, погиб в самом начале войны. Оставшись молодой вдовой с ребенком на руках, кукоана Нина, сама еще тоже по сути ребенок, через несколько лет вышла замуж за молодого адвоката Предеску, которому сулили блестящее будущее. Домнул Предеску был отцом Ники, которого сейчас повела на прогулку Тина. И, как казалось Марии, он относился к Тали точно так же, как и к собственному сыну. От Тали же Мария узнала, что доамна Нина в самом деле не отличается крепким здоровьем. Однако на этот раз, едва девушки оказались на улице, подружка поделилась с ней слегка раздраженным голосом:
— Думаешь, она в самом деле нездорова? Ничего подобного. Боится выйти, чтоб не рассердить папа́. Не любит, когда ее нет дома во время обеда. Ее и Ники. Ко мне это не относится.
И насупилась, шагая какое-то время непривычно молчаливая и хмурая. Однако подобное состояние не было присуще ее натуре, поэтому долго держаться не могло: увидев огромную афишу, извещавшую об открытии выставки у лицея Жанны д’Арк, Тали сразу же, в одно мгновение загорелась.
— Пошли скорее! Даже если не удастся попасть в зверинец, все равно — на открытии всегда интересно! Толчея, люди из высшего света! Посмотрим по крайней мере, как все это выглядит!
И лишь сейчас Мария решилась наконец сказать ей о билетах в оперу. Известие привело Тали в восторг. «Но она обрадовалась бы любому приглашению, — с легкой печалью подумала Мария. — Точно так же загорелась бы, если бы предложили билет в вагон с крокодилом на вокзале».
Но кто мог долго сердиться на Тали или испытывать досаду в ее обществе? В особенности в эти дни конца лета с их солнечным светом цвета меда, с голубым, как бирюза, небом, высоким, безоблачным и чистым, в городе, улицы которого, пусть только здесь, в центре, где жили богачи, были наполнены звуками оркестров, шумом петард, а по вечерам огненными вспышками фейерверков и сверканием разноцветных фонарей. Несколько дней подряд Кишинев был охвачен праздничной беззаботностью и неодолимым исступлением. Люди толпами метались от павильонов выставки к клеткам зверинца, в которых томились обессиленные и унылые невиданные заморские животные. От вагона, установленного в одном из тупиков вокзала, где нашел убежище крокодил, до расположенного на пригорке сада княгини Прониной, где фабрикант пива Курц устроил настоящий водопад, когда откуда-то с высоты, из огромной бочки, спадал янтарный каскад, докатывающийся до склона холма градом бочоночков объемом не более литра. Вся эта дневная суета у кичливой знати и «сливок общества» кончалась вечерними празднествами в блестящих залах «Савойи», «Лондона» или «Суисс», где отцы города с должной скромностью принимали соответствующие событиям поздравления, в которых восхвалялась столь удачная попытка приобщить к культуре провинцию. Людей с не очень толстыми кошельками и более лужеными глотками охотно принимали в «Москве», «Калуге», «У семи бочек»; для тихого мирного семьянина, ограничивающегося пивом, лимонадом или партией в вист, хорош был и «Семейный кружок».
Похмелье после этого выдающегося культурного события сопровождалось событиями куда уж более грустными. Например, банкротством фирмы Курц, в погоне за рекламой превысившей свои финансовые возможности. Смертью одного из львов, не перенесшего, в отличие от собратьев по заточению, «диеты» из гнилого мяса, которым снабжали зверинец местные торговцы. Выбитыми стеклами и разбитой посудой в трактирах «Фрося» и «Медведь». Несколькими зарезанными, подобранными машиной неотложной помощи. И забитыми нарушителями подвалами полиции, среди которых были и смирные порядочные люди, которые, придя в себя, никак не могли поверить, в каком месте и в компании с кем оказались.
Были, однако, и такие, что довольно потирали руки. Владельцы ресторанов, хозяева магазинов одежды, тканей и головных уборов. Но более всего — отцы города, организаторы этого фальшивого «культурного» праздника. В их карманах осела добрая часть сумм, выделенных на организацию выставки.
Большинство горожан, обремененных нуждой и бесчисленными заботами, об этих уловках ничего, разумеется, не знало. Тем более Муся, в ее возрасте, даже подозревать не могла о грязной изнанке жизни. Ей казалось, что выставка
