Мамин-Сибиряк - Николай Михайлович Сергованцев
— Ведь смотреть, братец, не на кого. А в Петербурге был… а?
Дома в чуланчике у петербуржца хранился целый сундук старинных книг. Издания на толстой синей бумаге с таинственными водяными знаками, переплетенные в кожу, от времени потрескавшуюся. Мите запомнился арифметический задачник издания 1806 года. Примечателен он был тем, что некоторые задачи в нем излагались в стихах, другие в прозе, где был особенно заметен нравственный педагогический уклон: «Учитель наказал ученика за леность и дал ему ударов столько, что ежели бы еще столько, 1/4, 1/16, сумму сего, сверх того вычесть 18, то бы дал он ему 40 ударов; Н. З. (надобно знать. — Н. С.), сколько дано ударов ученику? Отв(ет) — 12 стол(ько) дано ударов».
Задачник открывался предисловием, обращением епископу Иустину, где говорилось о Перми и семинарии, в которой потом Митя проходил семинарскую премудрость.
«…Чьи очи не видят, ко Вы печетесь между прочими делами и о насаждении Наук и знаний в новой Пермской Семинарий? До прибытия Вашего Преосвященства, ученики не имели приличных покоев, коих теснота препятствовала даже и успехам в учении, но Вы уготовили им свободное для учения жилище на приятнейшем бреге изобильной струями реки Камы, наводняющей и утучняющей луга и поля наподобие Нила. Вы разделили время для преподавания Наук так благоразумно, что Учителям учить, а ученикам учиться и преуспевать в Науках удобно можно без всякого сил изнурения…»
Старина книг притягивала, как увлекала история пусть через полулегендарного Юрия Милославского или любимца юного читателя Амалат-Бека и еще пуще подстегивали этот интерес неурочно прочитанные «География» Корнеля и «Всеобщая история» Ляме-Флери. Вспоминать об этих милых друзьях-книгах будет приятно и благодарно всегда.
Старинные книги нередко доставались из котомок суровых раскольниц, которые хаживали в дом, когда не было отца Наркиса. Тут была своя деликатность и свой такт. Церковным и гражданским начальством отцу Наркису предписывалось искоренять раскол, обращать кержацкое население в православие. А в делах веры, как показывает история, не столько переубеждали инакомыслящих, а чаще злыми бичами преследований загоняли в свое пастырское стадо.
После реформы 1861 года замкнутость раскольников, втянутых в поток капиталистического наступления, пошла на убыль. Что не сделал бич, сделал рубль. Мамин-Сибиряк, много изучавший раскол, знавший его дикие и сильные стороны, в своем творчестве постоянно возвращался к этой теме. А в романах «Дикое счастье» и «Три конца» посвятил специально многие страницы и главы.
Наркис Матвеевич не был гонителем и фанатиком по природе своей. Человек, все время тянувшийся к светскому знанию, выводящий свои интересы далеко за круг религиозно-церковных, он к староверам относился терпимо, снисходительно. А уж ему-то были известны многие кержацкие подвиги изуверства и подавления сильными слабых. Но, видимо, по-человечески мирила его с ними стойкость, преданность вере, самопожертвенность.
Раскольники, в свою очередь, уважали отца Наркиса, не строили козней за его спиной: в маленьком замкнутом поселке подставить ножку можно было кому угодно. Да и Анна Семеновна — собеседница внимательная, сдержанная, немногословная, что было по душе радетельницам «древлего блачестия».
Местной знаменитостью слыла начетчица Матрена Афанасьевна Попова. Женщина крупная, рослая, с размашистыми грубоватыми движениями, и те, кто недолюбливали ее, за глаза называли полумужичьем. А Наркис Матвеевич, добродушно подтрунивая, величал ее «отцом Матрением». Она часто была в разъездах, на всем Урале водила знакомства и, по слухам, обделывала разные делишки: укрывала беглых, провозила краденое золото, утаенное старателями от хозяев. К Маминым она хаживала запросто, иногда споря с отцом Наркисом, толкуя о старой вере.
После долгой отлучки в неведомых поездках как-то в зимний вечер Матрена Афанасьевна нагрянула к Маминым с гостьей. Скинув шубы и сняв суконные платки, прошли в низенькую столовую. Матрена Афанасьевна была одета в неизменный косоклинный кубовый сарафан с желтыми проймами и в белую холщовую рубаху, на голове повязала бумажный платок по старушечьей кержацкой моде — кикой. Напарница ее была мельче фигурой, сухонькая, с острыми быстрыми глазками из-за надвинутого низко на лоб платка. «Она из скитов», — пояснила Попова. Митя притаился на лежанке, чтобы не мешать взрослым, но прислушивался. Его неудержимо тянула к себе эта особенная жизнь, таинственная и полная сокрушений о грехах мирских.
— Ох, горе душенькам нашим, родимые мои! — как присказку, довольно буднично сказала Матрена Афанасьевна. — Ходим в потемках, как слепцы. Все нам мало, все хапаем, а с собой ничего не возьмем: все на земле останется, кроме душеньки.
— Всескверный льстец, антихрист, и душеньку отымет, — подхватила строгая сухонькая скитница.
Скитница вынула из холщовой сумки тяжелую книгу с медными застежками, и в горнице почувствовался тонкий запах ладана, свеч и еще чего-то, что называлось запахом истинного благочестия. Митя жадно следил, как откидывались плотные, закапанные воском страницы. Скитница придвинула книгу ближе к свету и, нажимая голосом, чисто и напряженно начала читать.
Низенькая горенка будто раскаливалась от страстно-сдержанного голоса и горячих фантазий о величайших грядущих бедствиях, страданиях, муках, которые постепенно будут надвигаться на род человеческий.
«Воскипит земля кровью и смесятся реки с кровию; шесть поль останется, а седьмое будут сеять; не воспоет ратай в поле и из седьми сел людие соберутся во едино село, из седьми деревень во ед ину деревню, из седьми городов во един город. Запечатает антихрист всех «печатью чувственною», и не будет того храма, где не было бы мертвеца. Увянет лепота женская, отлетит мужское желание и «тако возжелают седьм жен единова мужа», но в это время «изомрут младенцы в лонах матерях» и некому будет хоронить мертвых. Затворится небо, и земля не даст плода: под конец небо сделается медным, а земля железной, и «по аэру» пронесется антихрист на коне с огненною шестью. Главная сила антихриста будет в том, что он всех «изоймет гладом», пока все не покорятся ему и не примут его печать. Все эти несчастия совершатся постепенно, по мере того, как будут «возглашать» восемь труб, а когда возгласит последняя, восьмая труба, «вся тварь страхом восколеблется и преисподняя вострепещет», а земля выгорит огнем на девять локтей. Только тогда наступит второе пришествие и последний страшный суд».
Голос скитницы оборвался. Дрогнуло пламя свечи. Духотой и жаром обдало Митю. И Мите вдруг так явственно представилась горная текучая вода среди снега и услышалось умильное бормотание дьячка Николая Матвеевича.
…С Матвеичем они могли целыми днями пропадать в охотничьих походах, на рыбалке. Рыбачить отправлялись часто втроем — к ним присоединялся еще Костя Рябов. На небольшом