Репин - Игорь Эммануилович Грабарь
То, о чем передовые ученики Академии уже давно мечтали, то, о чем втихомолку перешептывались в коридорах Академии, здесь было впервые открыто высказано в печати. Не мудрено, что статья, разжигавшая вожделения учеников, не на шутку всполошила профессорские круги. В «С.-Петербургских ведомостях» вскоре появились выдержки из статьи, присланной в редакцию, в которой автор, негодуя на то, что «о художествах стали писать не специалисты», категорически заявляет, что «Академия не может обходиться без античных задач» и не может предоставлять ученикам выбора тем для их конкурсных картин и наконец, что еще не пришло время «писать картины на сюжеты из русской истории»{25}.
Стасов не оставил конечно этой статьи без ответа, хорошо знал, что ее анонимным автором был сам Бруни, автор «Медного змия», писавший ее по поручению Академии. В своем ответе «Г-ну адвокату Академии художеств» он так зло высмеивает Бруни, что статья не могла быть нигде напечатана и стала известной лишь по полному собранию сочинений Стасова{26}.
Глава IV
БУНТ ТРИНАДЦАТИ
(1863)
ШАК ни возмущались профессора Академии новыми идеями молодежи, эти идеи приобретали все больше приверженцев как в Академии, так и вне ее. Сама Академия уже была вынуждена пойти им навстречу и вместе с новым уставом 1859 г. в ее стенах повеяло новым духом{27}. «Каким-то чудом, благодаря, кажется, настоянию Ф. Ф. Львова, в Академии, в виде опыта учредили отдел жанристов и позволили им в мастерских писать сцены из народного быта», вспоминает об этом нововведении Репин{28}.
Правда, отдел этот был вскоре закрыт, но все же Репин отмечает тот курьез, что «в это же время в той же классической Академии вышло в свет несколько русских картин на собственные конечно темы».
Еще любопытнее освещает эту двойственную роль Академии Крамской.
«Я застал Академию еще в то время, когда недоразумение совета относительно нарождающейся силы национального искусства было в спящем состоянии и когда существовала еще большая золотая медаль за картинки жанра. Мало того, это счастливое недоразумение было настолько велико, что все медали, даже серебряные, можно было получить за такие картинки помимо классов. Появится, например, талантливый мальчик, дойдет до натурного класса, попробует, порисует, да на лето куда-нибудь и исчезнет, а к осени привезет что-нибудь вроде «Поздравление молодых», «Приезда станового», или «Продавца апельсин» (Якоби). Все видят ясно, что есть юмор, талант, ну и да дут маленькую серебряную медаль, — так, для поощрения; а молодой человек на будущий год привозит уже что-нибудь получше: «Продавец халатов» (Якоби), или «Первое число». Профессора опять смеются и, по недоразумению, дают большую серебряную медаль, да рядом, для очистки совести, чтобы не обижать очень историков, и постановят: не допускать на золотые медали не имеющих серебряных за классные работы. А на выставке встречаются уже с такого рода картинками, как «Первый чин» Перова, «Светлый праздник нищего» Якоби, «Отдых на сенокосе» Морозова, «Возвращение пьяного отца» Корзухина, «Сватовство чиновника» Петрова. Постановление забыто и золотая медаль 2-го достоинства награждает лапти да сермяги»{29}.
По самому своему составу Академия в то время была уже совсем иной, чем в начале XIX в., когда вся масса воспитанников состояла из так называемых казеннокоштных…уничтоженных только в 1832 г., но фактически продержавшихся до 1841 г.{30}
«Вместо прежнего замкнутого пансиона, — говорит Репин, — куда поступали часто без всякого художественного призвания дети ближайших чиновников, мастеров и т. п. с 10 лет и воспитывались там по всем правилам псевдо-классического искусства, были уже приходящие вольнослушатели, в нее потянулись со всех концов России юноши разных сословий и возрастов. Тут были и полуобразованные мещане, и совсем невежественные крестьяне, и люди с университетским образованием; но все они шли сюда уже по собственному влечению и несли свои идеи. Они были под неизгладимым впечатлением своих местных образов, чисто русских. Понятно, что им сухой и неинтересной казалась высшая академическая премудрость, они плохо понимали ее. Чужды были им и «вечные» римские идеалы…
«Но сколько надо сил и непоколебимости натуры, чтобы в течение 8–9, а иногда и 12 лет академического дрессирования на старых образцах классики сохранить природное влечение!.. Многие забывали свои детские впечатления и втягивались совсем в академическую рутину, но были и такие крепыши, что выдерживали…»{31}
К ним прежде всего надо отнести И. Н. Крамского, идейного руководителя целой группы художников, тесно сплотившихся вокруг этого стойкого, сильного человека и свободно ему подчинявшихся.
В 1863 г. Крамской состоял конкурентом и писал программную картину. За 3–4 месяца до годичного экзамена по всем мастерским было разослано печатное объявление о постановлении совета, гласившее, что «отныне различие между родом живописи жанра и исторической уничтожается», что на малую золотую медаль будет, как и прежде, задаваться всего один сюжет, а на большую, ввиду имеющего наступить столетия Академии, в виде опыта, будут даны не сюжеты, как прежде, а темы, например, — гнев, радость, любовь к отчизне и т. д., с тем, чтобы каждый ученик, сообразно своим наклонностям, взял бы тему, какую хочет и откуда хочет: из жизни ли современной, или давнопрошедшей… При этом заявляюсь, что из всех конкурентов золотая медаль 1-го достоинства, т. е. с правом поездки на казенный счет за границу., будет дана только одному{32}.
Ободренные таким неожиданным либерализмом, все 14 конкурентов 1863 г. с Крамским во главе, вошли в совет с прошением, приблизительный смысл которого следующим образом излагается самиминициатором и автором его. «В виду того, что совет Академии делает как бы первый шаг к свободе выбора сюжетов, в виду того, что мера эта применяется в виде опыта к предстоящему столетию Академии, в виду наконец того, что конкурировать на большую золотую медаль отныне полагается только однажды, и только одному из нас достанется золотая медаль, дающая право поездки за границу, мы просим покорнейше совет дозволить нам, хотя бы тоже в виде опыта, полную свободу выбора сюжетов, так как по нашему мнению только такой путь испытания — наименее ошибочный и может доказать кто из нас — наиболее талантливый и достойный этой высшей награды, а также разъяснить, как будет с нами поступлено при
