Джаннетт Уоллс - Дикие лошади. У любой истории есть начало
Папа пообещал мне, что через четыре недели я снова буду в седле, и все произошло так, как он предсказывал. «В следующий раз даже не пытайся остановить падение», — посоветовал мне папа.
«В следующий раз? — в ужасе переспросила мама. — Я была уверена, что следующего раза уже не будет».
«Сама знаешь: надейся на лучшее, но готовься к худшему, — ответил папа. — В любом случае, главное, помни: когда падаешь — падай и не пытайся остановиться. Заслужила наказание — получай. И не волнуйся, тело само знает, как падать».
Потом папа решил заняться воспитанием Рузвельта и открыл «школу для неуправляемых лошадей имени Адама Кейси». Он привязал голову Рузвельта к хвосту и заставлял его так стоять часами для того, чтобы научиться терпению. А чтобы лошадь привыкла к шуму, он привязал к гриве жестяные банки с гравием внутри.
Поведение Рузвельта улучшилось, и папа, хорошо при этом заработав, продал его людям, которые решили переехать в Калифорнию. Папа никогда ни в чем не винил лошадей, но и не испытывал к ним излишней сентиментальной привязанности. «Если не можешь остановить лошадь — продай ее, ну а если не можешь продать — застрели».
Я занималась не только лошадьми. У меня была и другая обязанность — кормить кур и собирать яйца. У нас было два десятка куриц и пара петухов. Утром я давала им пару горстей кукурузных зерен, объедки с нашего стола и добавляла извести в их воду, чтобы яичная скорлупа была тверже. Весной, когда наседки хорошо неслись, я в неделю собирала по сотне яиц. Двадцать пять или тридцать штук мы оставляли себе, а остальные я раз в неделю отвозила в Тойю и продавала владельцу продуктового магазина мистеру Клаттербаку — маленькому человечку, который носил зажимы на рукавах и расписывал стоимость покупок на коричневой бумаге, в которую эти покупки и заворачивал. Он платил мне по центу за яйцо, а продавал их по два цента за штуку, что мне казалось страшной несправедливостью, потому что я делала все: кормила кур, собирала яйца и привозила ему товар. На все мои возражения мистер Клаттербак отвечал: «Прости, девочка, но мир устроен так, а не иначе».
Я стала продавать яйца павлинов. Было приятно, что на этих птицах можно хоть как-то заработать. Я надеялась, что цена на яйца павлинов будет выше, потому что их яйца были вдвое больше, но мистер Клаттербак все равно давал мне за них один цент. «Яйцо — это яйцо», — сказал он. Я решила, что этот скряга обманывает меня, потому что я девочка, но изменить цену не была в состоянии. Так все в этом мире устроено.
Папа считал, что мне полезно ездить в город и торговаться с мистером Клаттербаком о цене яиц: я улучшала свои познания в математике и училась искусству ведения переговоров. Все это, по словам папы, должно было помочь мне найти смысл моей жизни. Папа был философом, и у него была теория смысла и цели. Папа считал, что все в жизни должно иметь смысл и выполнять свое предназначение. Иначе ты просто попусту занимаешь место на этой планете и бесполезно растрачиваешь свое время.
Именно поэтому папа никогда не покупал своим детям игрушки. Он говорил, что игрушки — это пустое времяпрепровождение. Вместо того чтобы играть в куклы, девочки должны заниматься уборкой в настоящем доме и следить за настоящими детьми, потому что предназначение девочки — стать матерью.
Однако папа не запрещал нам играть. Время от времени вместе с Бастером и Хелен я отправлялась на ранчо Динглеров, чтобы поиграть в бейсбол с их детьми. Нас было слишком мало, чтобы составить две команды с полным набором игроков, поэтому мы выдумывали разные собственные правила. Одно из таких правил: бегущего между бейсами игрока можно было «выбить», попав в него мячом. Когда мне было десять лет, один из мальчишек Динглеров так сильно попал мне в живот мячом, что боль не проходила даже, когда мы вернулись домой. Папа отвез меня в Тойю к парикмахеру, который иногда подрабатывал хирургом. Парикмахер сказал, что у меня лопнул аппендицит и мне срочно нужно ехать в больницу в Санта-Фе. Мы уехали на ближайшем дилижансе, который туда направлялся. Уже по пути в Санта-Фе я начала бредить. Я пришла в себя на следующее утро в больнице. На животе у меня были швы, а у кровати сидел папа.
«Не переживай, ангел мой», — сказал он и объяснил, что аппендикс, слепая кишка, — это рудиментарный орган, существование которого не имело никакого смысла. Если бы я сама могла выбрать, какой орган потерять, то избавляться надо было именно от него. Однако, продолжил папа, я чуть было не рассталась с жизнью. И ради чего? Игры в бейсбол? Если я хочу рисковать жизнью, стоит делать это со смыслом. Я согласилась с папой. Оставалось только понять, в чем смысл моей собственной жизни.
Мама часто говорила, что, если ты хочешь напомнить себе, что Господь тебя любит, надо увидеть рассвет.
Если ты хочешь напомнить себе о гневе Господнем, добавлял папа, надо увидеть торнадо.
В Солт Дро мы пережили достаточно много торнадо и боялись их даже больше, чем наводнений. Чаще всего торнадо выглядели, как узкие конусы серого дыма, а в период засухи они были практически прозрачными, и у основания конуса можно было разглядеть крутящиеся камни и сучья деревьев. Издалека казалось, что они движутся медленно, словно под водой, элегантно покачиваясь из стороны в сторону.
Большая часть торнадо были мелкими завихрениями воздуха, которые разгоняли кур и сдували сушащееся на веревке белье. Но однажды, когда мне было одиннадцать лет, мы пережили очень серьезное торнадо.
Мы с папой работали с лошадьми. Неожиданно небо стало черным, а воздух сделался тяжелым. Стало понятно, что нас не ждет ничего хорошего. Папа увидел торнадо первым. Он шел с востока и был величиной от земли до облаков.
Я стала быстро распрягать лошадей, а папа побежал в дом, чтобы предупредить маму. Мама незамедлительно начала открывать все окна в доме, потому что где-то слышала, что это помогает избежать перепада давления и может спасти дом. Лошади топали и ржали. Папа не хотел оставлять их запертыми в загоне, открыл ворота, животные вырвались на свободу и побежали в противоположную сторону от приближающегося торнадо. Папа сказал, что если мы выживем, то тогда и займемся поисками лошадей.
К тому времени небо над нашими головами стало иссиня-черным, и начался дождь. Вдалеке я заметила пробивающиеся сквозь тучи солнечные лучи и решила, что это хорошее знамение. Все мы вместе с Лупе и Апачи залезли в погреб. Торнадо поднял песок и ветки и закружил вокруг нашего дома. Шум стоял такой, словно мы сидели под мостом, по которому проносился товарный поезд.
