Владимир Колганов - Булгаков и «Маргарита», или История несчастной любви «Мастера»

Тут самое время обратиться к взаимоотношениям читающих и пишущих. В 1934 году для наиболее известных литераторов был реконструирован дом в Нащокинском переулке, на Пречистенке. Видимо, цель этого строительства была в том, чтобы отделить их от читателей, которые своим недостойным поведением могли свести на нет вдохновенный творческий порыв. Соседом Михаила Афанасьевича, к несчастью, оказался Сергей Владимирович Михалков. Как пишет известный биограф Алексей Варламов, «обласканный Сталиным молодой поэт… сначала в ужас приводил нижних жильцов своими пирами, отчего у Булгаковых качались люстры и гасли лампочки…».

Судя по всему, со временем соседи притерпелись. Елена Сергеевна так записала в дневнике:

«Миша пошел наверх к Михалковым, с которыми у нас на почве шума из их квартиры (вследствие чудовищной нашей стройки) началось знакомство. Они оказались очень приятными людьми. Он — остроумен, наблюдателен, по-видимому, талантлив, прекрасный рассказчик, чему, как это ни странно, помогает то, что он заикается. Она — очень живой горячий человек, хороший человек».

И позже, через несколько месяцев:

«Встретили Михалковых и с ними и с Эль-Регистаном пили кофе. Эль-Регистан рассказывал интересные случаи из своих журналистских впечатлений, а Михалков говорил, как всегда, очень смешные и остроумные вещи. Миша смеялся… до слез».

Можно только порадоваться за семью Булгаковых. Конечно, и за Михалковых тоже. Вот одному вроде бы не везет, другой обласкан властью, всем доволен. Однако жизнь идет своим, заданным кем-то чередом, и за стаканом доброго вина или за чашкой кофе уже не беспокоит мысль, почему таланту на пути к признанию предстоит преодолевать преграды, а людям в общем-то посредственным все достается «просто так».

Кстати, Булгакову на соседство с Михалковыми и Кончаловскими везло. Еще в начале 20-х годов жил он в одном доме с семьей художника Петра Петровича Кончаловского, сына Петра Петровича-старшего, прадеда Никиты Михалкова. Вряд ли кому-то в голову придет, что соседство их было не случайно. Не случайным было лишь то, что и на Большой Садовой, и в Нащокинском переулке Булгаков, по большому счету, был изгоем, так и не сумевшим приспособиться к новым временам.

Сдается мне, что в Нащокинском переулке Сергей Владимирович Михалков поселился неспроста — не только потому, что имел членский билет Союза писателей СССР. Неподалеку от писательского кооператива, в доме № 10, жил известный терапевт, дядя его жены, Максим Петрович Кончаловский. Впрочем, не исключено, что это простое совпадение. Чего только в жизни не бывает!

Максим Петрович Кончаловский

Но почитаем, что пишет Максим Петрович о своих родителях, Петре Петровиче и Виктории Тимофеевне, небогатых харьковских помещиках:

«Еще когда молодые супруги жили в Петербурге, они приютили у себя бежавшую туда из Петрозаводска молодую девушку, Акилину Максимовну Купаневу. Она была дочерью заводского рабочего, из большой и бедной семьи. Она ушла из семьи с одной стороны от бедности, а с другой стороны из желания учиться и жить самостоятельно. Кончаловские ее приютили, помогли ей на первых порах, и с ними же она уехала в деревню… Акилина Максимовна стала скоро близким и дорогим членом семьи. В деревне у Виктории Тимофеевны родилась вторая дочь Елена (в 1872 году), а в 1873 году у Акилины Максимовны родилась дочь Виктория, в 1876 году в феврале у Виктории Тимофеевны родился сын Петр (теперь известный художник), а 1-го октября 1875 года у Акилины Максимовны родился я. Последний сын — Дмитрий родился у Виктории Тимофеевны в 1878 году. Вот какой сложный переплет получился в семье. Удивительно, что семья не чувствовала от этого особого травматизма, и дети сохраняли нежную любовь к обеим матерям. Одну они называли „мама родная“, а другую „мама милинина“, происшедшую от „моя милая“».

А так Максим Петрович пишет об отце:

«По своему идеализму, по своему стремлению к прогрессу и справедливости он был типичным представителем революционной интеллигенции шестидесятых годов („шестидесятники“), но в то же время он был совершенно индивидуален, не принадлежа ни к какой партии, ни к какой группировке. Он не был ни народовольцем, ни народником, ни социалистом-революционером. Но всю жизнь он был в оппозиции и против правительства и против религии, против мракобесия и невежества. Любовь к природе, любовь к людям, к их культуре отражались в нежной любви и к семье, и к детям».

И вот оказывается, что «идеалист», «типичный представитель», выступавший «против мракобесия и невежества», фактически оказался… двоеженцем. Как это может быть? Неужто среди революционной интеллигенции это было типичное явление. О времена! О нравы! Счел бы за неуместную шутку, но против фактов не попрешь. И вместе с тем никаких выводов из этого «переплета» я не делаю — легко осуждать людей, глядя на них со стороны, а окажись я в той же шкуре, да еще в окружении симпатичных молодых дам, вряд ли устоял бы. Разве что недостаточная интеллигентность помешала бы.

Еще один фрагмент из воспоминаний Максима Кончаловского — речь о той поре, когда он становится видным терапевтом:

«Под влиянием интриг того же Плетнева разыгралась неожиданная для нашего круга история. Кафедра факультетской клиники при Временном Правительстве была отдана, согласно рекомендации, Плетневу, и он ее занимал с 1917 до 1926 года. По непонятным причинам он перешел на Госпитальную клинику, которую занимал Д.А. Бурмин. Таким образом, Д.Д. Плетнев пошел на живое место, а Бурмин для него посторонился и перешел на параллельную кафедру в Ново-Екатерининскую больницу. Как это могло произойти, трудно оказать».

О профессоре Плетневе и приват-доценте Бурмине, соседе княгини Киры Алексеевны по дому в Обуховом переулке, я уже писал в первой главе. Через двадцать лет после описанных Максимом Петровичем событий «интригана» Плетнева, лечившего когда-то Ленина и Крупскую, начали травить в газетах, а вслед за тем осудили за вредительство, которого на самом деле не было. Бурмин же, якобы пострадавший от интриг Плетнева, а потом свидетельствовавший против него на процессе 1938 года, получил орден Трудового Красного Знамени. Кстати, вместе с ним в 1940 году ордена получили Максим Кончаловский и член ВКП(б) невропатолог Евгений Сепп. Остается развести руками и вслед за Кончаловским повторить: как это могло произойти, трудно сказать. Впрочем, врачебную репутацию Максима Петровича я под сомнение не ставлю.

У Сергея Владимировича Михалкова было два брата — Александр и Михаил. Один по неизвестной мне причине остался как бы на задворках семьи — о нем старались не упоминать, — другой, когда позволили обстоятельства, стал неожиданно героем. Привожу фрагмент из интервью Михаила Владимировича Михалкова, в котором речь идет о его службе в танковой дивизии СС «Мертвая голова»: