А Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

- Не хочешь одалживаться?

- Да нет, я не об этом, - Долотов улыбнулся. - Ты говорил о свадьбе, вот я и подумал...

Вечерами Лютрову не хотелось возвращаться домой. Он допоздна бродил по городу, дважды, стыдясь каждого прохожего, прошелся вдоль Каменной набережной от моста до моста.

И в этот раз он оказался у подъезда дома за полночь. Проходя мимо своего почтового ящика, он увидел втиснутые в щель газеты и вспомнил, что неделю не открывал его. Внизу, под смятыми газетами, лежал белый конверт.

Лютров не мог объяснить себе, чего он испугался. Может быть, боялся потерять последнюю надежду? На конверте не было адреса, значилась только его фамилия.

Маленький листок письма дрожал в одеревеневших непослушных пальцах, Лютров едва отыскал последние слова: "...твоя Валера".

Поднявшись к себе, он, не раздеваясь, сел в кресло и уже не мог, да и не хотел сдерживать себя, чувствуя, как вместе со слабостью, с изнеможением приходит врачующее освобождение от подавленности последних дней.

Рука словно сама по себе поднесла к глазам фиолетовые строчки на тетрадном листке.

"Леша, любимый мой! Заболела бабушка, и я не могла не уехать, она ведь совсем одна. Я ждала тебя до самого отъезда и пишу, когда уже не осталось времени до отхода поезда. Самолеты не летают, от станции придется добираться автобусом. Как приедешь, позвони в Перекаты Колчановым, они меня позовут. Я буду ждать. Крепко целую тебя, твоя Валера".

...Прижав ладони к ушам, девушка за стеклянной перегородкой телеграфа не отрывала глаз от толстой книги.

- Девушка, вы добрая?

- Не знаю... А вас надо пожалеть? - она с интересом посмотрела на позднего посетителя.

- Ага. Нужно дозвониться в Перекаты, но есть только адрес и фамилия абонента.

- Попробуем, - она взялась за ручку, и Лютров заметил сильно испачканные чернилами пальцы. - Область? так... Город? Улица... Колчанов?.. Так. Подождите.

Он сидел, вставал, выходил на улицу покурить, возвращался и снова сидел, глядя на неутомимую девушку за стеклянной перегородкой. Скоро ему стало казаться, что все телефонистки заснули, и эта в конце концов откажется от беспрерывных запросов и пошлет его спать. А может, и нет?.. Вот она принялась выговаривать кому-то, словно ей лично понадобилось поднять с постели Петра Саввича Колчанова, живущего где-то у черта на куличках. И когда Лютрову стало жаль ее и хотелось оставить все до утра, она сказала ему свойским голосом:

- Пройдите во вторую кабину.

Лютров взял трубку и сказал:

- Алло!

Но в ней шипело, скрипело, умолкало, появлялись невразумительные обрывки слов и наконец строгий голос сказал:

- Одну минуту!.. Говорите.

- Это квартира Колчанова! - сказали в трубке.

- Мария Васильевна? Здравствуйте!.. Лютров говорит! Алексей Сергеевич!.. Вы помните меня?.. Узнали? Слава богу!.. Простите, что врываюсь к вам ночью, мне очень нужно поговорить с Валерой!.. Да, да. Не могли бы вы позвать ее?.. Это, кажется, недалеко от вас?.. Вы меня очень обяжете, очень!.. Спасибо, жду!..

Лютров для чего-то переложил трубку к правому уху, словно перестал доверять левому, и услышал мужской голос:

- Алексей Сергеевич? Здравствуйте!..

- Петр Саввич?

- Я!.. Откуда это ты?

- Издалека. Извините, что разбудил.

- Понял, ничего. Валера прямо измучилась ожидаючи... Сейчас придет. Маша побежала... Да вот они!..

- Леша!..

- Я, Валера!

- Почему так долго не звонил?.. Я... Ты ничего не знаешь.

Ему послышались всхлипы.

- Что с бабушкой? Почему ты плачешь?..

- С бабушкой ничего... А ты... Бабушка выздоравливает.

- Перестань... Что о тебе подумают?

- Ты ничего не знаешь... У нас будет ребенок...

- Валера!.. Ты сказала, что я твой муж?

- Нет...

- Скажешь?

- Как ты велишь.

- Господи, сейчас же! Ты слышишь?

- Да.

- Я приеду за тобой.

- Когда?

- Потерпи немного. Я жду погоды... Недельку, может быть.

- Только дай телеграмму, я встречу.

- Непременно. Ты больше не плачешь?.. То-то же. Поцелуй меня.

- Целую.

- До свиданья. Поблагодари Колчановых.

- Хорошо. До свиданья!..

Покинув будку, Лютров не сразу пришел в себя, немного оторопев и от известия о ребенке, и от несообразности только что звучавшего голоса Валерии и ее пребывания за тридевять земель. Он еще не вернулся оттуда, где была она.

Лютров подошел к окошку в стеклянной перегородке и наклонился к девушке. Получив деньги, она спросила:

- Все в порядке? - глаза ее выдавали услышанное. Лютров кивнул.

- Вы не только добрый, вы необыкновенный человек!.. Одно у вас плохо.

- Плохо? Вот видите... А что?

- Вы оттираете пальцы мокрыми спичечными головками.

- Правда, - девушка посмотрела на свои пальцы.

- Вот вам за это, - он протянул ей свое "золотое перо". - Эта ручка не пачкает... До свидания. Спасибо вам!

- До свидания...

Поднявшись к себе, он заново прочитал записку Валерии.

"У тебя будет сын,- думал он, улыбаясь. - Появится на свете Никита Лютров... Только, может быть, черненький и с большими материнскими глазами... И заживет где-то впереди тебя... Большего мне не надо..."

Спать не хотелось. Он просто забыл, что пришло время сна. Он встал у окна, снял галстук и расстегнул одну за другой пуговицы на рубашке.

Оконные стекла затуманились потоками дождя вперемешку с мокрым снегом. Лениво изгибаясь, текли по стеклу ручьи, ползли, повторяя их путь, отяжелевшие хлопья мокрого снега... А он не видел ни дождя, ни снега, не чувствовал холодных порывов влажного ветра за окном. Он забыл о времени... Что произошло на свете?

Может быть, тебе снова десять лет, ты поднял глаза к пронизанному солнечным светом огромному небу, увидел вдруг, как в нем свободно, и тебя впервые коснулось неодолимое влечение в его беспредельность, желание обрести крылья. Или ты только что впервые поднялся в воздух и тебя захлестнула радость полета?..

Нет, тебе не десять лет, и не жуткая, как страх, впервые вспыхнула в тебе страсть к высоте - это вместе с радостным изумлением от известия о твоем отцовстве пришло чувство постижения вершинного смысла жизненного пути, и все, что открывалось теперь, было и ново, и величаво, и просто.

И вдруг вспомнилось вот такое же слякотное время первой послевоенной осени, солдатский эшелон... Постукивали на стыках рельсов колеса, скрипели старые вагоны, а по сторонам дороги без конца и края, сливаясь с дымной паморкой на горизонте, тускло желтели пажити.

Ты стоял вместе с другими курсантами, прижавшись к деревянным поперечинам раздвинутых дверей, пел что-то, о чем-то спорил...

И вдруг замолчал. И все замолчали. В ста шагах от железнодорожного пути под моросящим дождем стояла одетая во все черное маленькая, высохшая старушка. Стояла, крестилась, легко, как веточкой, взмахивая белой кистью руки, и все кланялась, кланялась эшелону, замирая в поклонах...