Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев
– Вот судьба, – говорит стоявший рядом Николай Микулин, – отвоевал всю войну и ушел в землю на пороге дома. Чудно все это как-то.
В тот же вечер я выехал в Москву с командировочным предписанием на поезде Киев – Москва. Командировку эту организовала мне Нина Шаблий – ей очень хотелось повидать своих родственников, и я должен был организовать эту встречу, когда наш полковой эшелон пойдет через Москву.
13 февраля. В начале пятого прибыл я пассажирским поездом на Киевский вокзал Москвы. Столица сверкает огнями уличных фонарей, идет на работу московский люд, милиционеры при шашках дежурят на перекрестках. Вот и Газетный переулок, где у Юдиных продолжает жить моя мать. Встреча радостная и вместе с тем какая-то напряженная. Догадываюсь – ни мать, ни бабушка Анна не желают видеть во мне взрослого, самостоятельного человека. Им нужен «мальчик» – тот «мальчик», которого они помнят еще по довоенным временам. Они не желают признавать перемен.
Поручение Нины Шаблий я не смог выполнить – в Сокольниках, где живут ее родственники, никого не оказалось дома, все на работе. Я оставил записку, где сообщал о времени и месте остановки эшелона.
Вечером меня навестили друзья: Аркашка Боголюбов, Ника Мейер, Виталька Хомяков, Олечка Тидеман. Мы выпили за встречу и танцевали под патефон. Дядя Сережа и тетя Лида поражались тем, как я изменился.
14 февраля. С Нининой сестрой мы ездили на линию Окружной дороги к Калужской заставе, но эшелон уже ушел на линию Северной железной дороги. Нина очень была огорчена этим.
15 февраля. Я отправлялся с Ярославского вокзала в город Тейково Ивановской области, куда накануне уже прибыл наш эшелон.
16 февраля. В предрассветном тумане, на запасных путях станции Тейково, я обнаруживаю знакомые силуэты орудий и автомашин на товарных платформах. Идет выгрузка. Снятые машины отходят в сторону и побатарейно следуют по разбитой проселочной дороге к лагерю в километре на юго-восток от Тейково. Зайдя в автобус командира полка, я передал Нине Шаблий письмо от ее сестры. Она сидела грустная и заплаканная.
30 апреля. Все это время, прожитое в лагере неподалеку от города Тейково, можно определить как нудное и тоскливое. Один за другим следовали приказы об укреплении воинской дисциплины, о совершенствовании боевой и политической подготовки. Но солдат, прошедших войну, невозможно уже было заставлять жить в нечеловеческих условиях и «заниматься совершенствованием боевой и политической подготовки». Открытого неудовольствия не наблюдалось. Но озлобленные солдаты досаждали и мстили начальству, где и как могли. Комбриг Игнатьев лютовал, но и солдаты не сдавались. И однажды, когда полковник Игнатьев пошел проверять самолично ночью посты, не предупредив караульное начальство, часовой уложил его в лужу и держал так под прицелом около часа. Комбриг пробовал «взять на глотку», но и солдат оказался не трусливого десятка. Для начала он пустил пулю над головой комбрига, а затем, подойдя вплотную, прошептал комбригу в лицо:
– Хлебай, гад, воду и пользуйся тем, что я добрый.
Пока прибежал на выстрел разводящий и начальник караула, полковник Игнатьев лежал в талой, холодной воде, боясь пошевельнуться.
Комбриг Игнатьев отдал часового под суд. Но так как у самого Игнатьева было достаточно врагов, то часового не только оправдали, но признали его действия уставными и правильными, достойными награды.
Авторитет полковника Игнатьева был окончательно подорван. Но он не сдавался и мстил, как только мог. Подполковнику Шаблию в этой ситуации было невыносимо трудно. Коваленко ходил подавленным, и атмосфера в штабе, прежде таком дружном и работоспособном, стала накаленной.
Иногда офицерам удавалось вырываться из тейковской глуши в город Иваново. Ходили в кино, в театр. Но большинство привлекал ресторан, где наша офицерня напивалась вдребезги, пропивая все деньги.
25 мая. Получен приказ о передислокации 106-й десантной дивизии в город Тулу. Шаблий вызвал меня к себе и велел оформлять командировку в Москву на целую неделю.
30 мая. Я был уже в Москве. В тот же день я зашел в управление заповедниками, размещавшееся на углу Неглинной и Петровских линий и вручил Мише Заблоцкому приказ о награждении его орденом Красной Звезды. Этот приказ, который Игнатьев пытался уничтожить, Бажанов спас и передал его мне. Мы тут же обмыли приказ в ближайшем коммерческом ресторане. А вечером я встречался со своими друзьями.
Встретился я и со своим отцом. Мы не виделись восемь лет… Передо мной стоял сгорбленный несчастный старик. И он был моим отцом.
Ему было всего пятьдесят четыре года. Он сильно пил. Он не укорял мою мать. А в разговоре обмолвился, что в войну, в эвакуации, умерла его дочь, о существовании которой я даже и не знал. О боже!
8 июня. Прибыл я в Тесницкие лагеря под Тулой, где разместился наш полк. Настроение у офицерского состава полка какое-то непонятное, словно наэлектризованное. Из уст в уста передаются неясные, невесть откуда взявшиеся, слухи – одни противоречивее других. И никто ничего не делает. Вечерами либо пьют, либо в клубе смотрят старые фильмы.
10 июня. Разговор с Сашей Блюфштейном, фельдшером нашего полка. Он говорит, что есть возможность поступить в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Что поступать не обязательно. Важно вырваться отсюда – из Тесницких лагерей. А там – завалить экзамены в академию, и в перспективе свободная демобилизация. Заманчиво, нужно подумать!
13 июня. Капитан Бажанов сообщил мне по секрету, что есть возможность для демобилизации, и спросил меня:
– Ты как на это смотришь?
– Я смотрю на это в высшей степени положительно.
– Тогда помалкивай и жди, – ответил Серафим Бажанов и многозначительно подмигнул. – Я тут на несколько дней в Москву слетаю.
28 июня. Вернувшись из Москвы, капитан Бажанов привез «приказ войскам Московского В.О. о демобилизации лиц офицерского состава от 25 июня 1946 года за № 02953».
6 июля. Получив документы, прибыли в Москву. Прощание с товарищами по службе практически не состоялось. Разведчики мои были где-то на каких-то работах. Федор Елисеевич сухо и неулыбчиво, протянув мне руку, сказал:
– Давай учись! Не поминай лихом!
– Ну, Николай! Прощай! – сказал я Коваленко.
– Едешь? – спросил он меня, будто не знал, что я еду. Сам ведь подписывал мне документы.
– Еду! – ответил я.
Николай тяжко вздохнул и подал мне руку.
Я обнял его сильную, упругую фигуру. Он вздрогнул. Высвободился и, не оглядываясь, полез в штабной автофургон.
Рассыпалась
