Александр Бармин - Соколы Троцкого

Товаров было меньше, чем денег, а денег меньше, чем работы. Безработицы действительно не было, как об этом твердила пропаганда за рубежом, но прожить на зарплату рабочего было крайне трудно. Жилищный кризис достиг невиданных ранее масштабов. У пустых кооперативных магазинов люди стояли днем и ночью в надежде получить мизерную норму продуктов. В любом другом месте тот, кто продавал продукты такого низкого качества, был бы предан общественному проклятию и обанкротился. По сравнению с начальным периодом революции, условия на периферии были еще хуже, чем в больших городах.

Я был потрясен этими материальными проявлениями кризиса, но еще больше меня поразило нервное напряжение коммунистов, интеллигенции, технических специалистов и рабочих, то есть тех, кто был непосредственно вовлечен в пятилетку. На лицах была печать тревоги и усталости, все были так измотаны, что никто уже не мог контролировать свою реакцию или спокойно смотреть на вещи. Все находились под прессом жестких инструкций, упрямых фактов, непрекращающихся трудностей, официальной лжи, изматывающей нужды, страха и сомнений.

Я провел несколько дней в доме отдыха ЦК партии «Марино», но и там уже не было того беззаботного смеха и неподдельной веселости, которые так поразили меня в первый раз. Кругом я ничего не видел, кроме хмурых лиц, не слышал ничего, кроме осторожных разговоров; все слишком устали и были просто не способны на новое усилие; истощенная нервная система постоянно держала их на грани ссор и скандалов.

В доме отдыха я познакомился с молодым ленинградским профессором Пригожиным, который учился в Англии и там женился на дочери Джорджа Лансбери. Он стал директором института философии в Москве, но после дела Кирова исчез. Боюсь, что он погиб вместе с другими друзьями Зиновьева. Судьба дочери Лансбери мне неизвестна.

Я присутствовал на заседании Оргбюро Центрального Комитета партии. С формальной точки зрения Оргбюро так же важно, как и Политбюро. Первое должно заниматься вопросами управления, а второе – политики. В Оргбюро входили пять секретарей ЦК, секретарь ЦК профсоюзов и секретарь ЦК комсомола. Гамарник представлял Красную Армию. На заседании председательствовал Каганович. Заместитель Розенгольца, который выступал с докладом, потратил два месяца на его подготовку. Речь в нем шла о состоянии кадров в загранучреждениях, анализ причин последних случаев дезертирства. Каганович дал докладчику для выступления всего шесть минут. Другим ораторам отводилось по две минуты, а кто-то вообще не смог выступить.

Нарком Розенгольц, все еще молодо выглядящий, в рубашке и сапогах полувоенного покроя, прочел список сотрудников, которых он хотел бы иметь у себя в наркомате. Кагановича, похоже, возмутила такая смелость, и он резко заметил: «Мы вместе займемся этим». Формально все собрались для обмена мнениями, но ничьих мнений не спрашивалось. Каганович тут же принял решение сократить на пятьдесят процентов персонал зарубежных представительств и направить двести проверенных коммунистов на дипломатическую работу. Когда я покидал заседание, мне уже было все ясно. Больше никаких дискуссий по важным вопросам, только видимость их. Вся власть сосредоточилась в руках тех, кто пользовался доверием Сталина.

На XVI съезде партии ничего существенного не произошло. Залы и коридоры были заполнены людьми. Постоянно раздавались продолжительные овации, которые делали заседание похожим на спортивное состязание. Не было дискуссии ни по одному серьезному вопросу. Сталин сделал доклад о международном положении. Как всегда, он говорил с сильным грузинским акцентом, подчеркивая свои слова угловатыми жестами рук. Он провозгласил приближающийся триумф коммунизма во всем мире, приближение революции в Германии, а мимоходом осудил французский генеральный штаб за его агрессивные замыслы против Советского Союза.

Я был глубоко обеспокоен, но не показывал своего смятения. Самое тягостное впечатление произвел всеобщий энтузиазм, с которым встречалось каждое слово Сталина. Было совершенно ясно, что люди говорили одно, а думали совершенно другое. На словах было прославление индустриальных достижений, безоговорочная поддержка «генеральной линии», а на самом деле все думали о том, что напряжение в стране достигло предела, и никто не мог предсказать, что случится завтра.

Представители правых – Рыков, Бухарин и Томский – получили слово для того, чтобы покаяться, признать свои ошибки и заявить о своей безоговорочной поддержке «генеральной линии». Если я скажу, что они выглядели проигравшими, то это будет сказано очень слабо – они были полностью деморализованы. Они полностью выдохлись, в них не осталось и капли боевого духа, хотя, если бы они захотели, они могли бы стать эффективной оппозицией. Томский пытался сохранить достоинство, отказываясь признать свои ошибки, но ответом Сталина был грубый сарказм.

С официальным оптимизмом резко контрастировало выступление наркома сельского хозяйства Яковлева, который сообщил о массовом уничтожении поголовья скота. (Позже Яковлев исчез в ходе чисток.)

Сталин рассчитывал добиться выполнения пятилетнего плана не за счет тщательной организации и опытного руководства, а за счет энтузиазма и нечеловеческих усилий народа. Достижения, конечно, были, но в целом план привел страну в состояние, близкое к анархии. Расходы на строительство резко возросли, огромные человеческие ресурсы затрачивались впустую. Мне довелось близко соприкоснуться с некоторыми сторонами этой кампании индустриализации. Попытаюсь объяснить, почему говорю об «анархии». Я также хочу на примере показать психологические моменты, которые лежали в основе многих дорогостоящих ошибок, равно как и действительных побед.

Во главе металлургического треста был поставлен Александр Серебровский, видный коммунист и замечательный инженер, известный тем, что после возвращения из Америки он реорганизовал российскую нефтяную промышленность по американской модели. Производство меди у нас никогда не превышало сорока тысяч тонн в год, но ЦК выдвинул лозунг: «Дать стране социализма сто пятьдесят тысяч тонн меди!» Первый заместитель Серебровского Шах-Мурадов, тоже инженер и коммунист, стал протестовать против такого немыслимого приказа. Попытка реализовать эту цель, – указывал он, – потребует ввода в строй отдаленных рудников, для которых нужно будет построить через пустыни сотни километров железных дорог, не говоря уже о строительстве фактически самой новой отрасли промышленности. На это потребуется три-четыре года. Если пойти по такому пути, то огромный энтузиазм и энергия людей, которые позволили построить металлургические гиганты в Магнитогорске и Кузнецке, обернутся авантюризмом, приведут к распылению капитала и сил, гибели оборудования. Так оно и случилось.