Александр Никонов - Наполеон. Попытка № 2

Здесь я с Суворовым решительно не согласен. Наполеон — этот великий гроссмейстер — всегда предусматривал все, что можно было предусмотреть, исходя из нормальной человеческой логики. Пожар Москвы нормальная человеческая логика не предусматривала. А что касается погоды. Ну конечно, предусмотрел! И еще как!

Перед походом Наполеон поднял метеорологические сводки за последние полвека и убедился: никогда за всю историю наблюдений сильные морозы в России не случались ранее 20 декабря. На это и был расчет, когда он выходил из Москвы, думая успеть. Но в 1812 году случилось нечто необыкновенное — сильные морозы ударили на три недели раньше.

«Во время моего пребывания в Москве было три градуса холода, — вспоминал Наполеон, — и французы переносили его с удовольствием. Но во время пути температура спустилась до восемнадцати градусов, и почти все лошади погибли. Несколько тысяч лошадей потерял я в одну ночь. Мы принуждены были кинуть почти всю артиллерию, в которой тогда насчитывалось пятьсот орудий. Ни боевые запасы, ни провиант нельзя было дальше везти. За недостатком лошадей мы не могли ни делать разведки, ни выслать кавалерийский авангард, чтобы узнать дорогу. Солдаты падали духом, терялись и приходили в замешательство. Другие ложились на землю, засыпали, немного крови шло у них носом, и, сонные, они умирали. Тысячи солдат погибли так. Полякам удалось спасти несколько лошадей и немного пушек, но французов и солдат других наций совсем нельзя было узнать. Особенно пострадала кавалерия. Сомневаюсь, уцелело ли в ней три тысячи человек из сорока».

Обыватели часто не верят, что какой-то там мороз может убить закаленную в боях армию, полагая это дешевой отмазкой проигравших. Просто привыкли люди, что армии уничтожаются другими армиями. Для тех, кто сомневается в том, что именно мороз уничтожил наполеоновскую армию, рекомендую зимой максимально возможно утеплиться, в двадцатиградусный мороз выйти из дома и пройти пешком хотя бы сто километров без жратвы.

Если мне не изменяет память, полярный исследователь Амундсен говорил: «Ко всему можно привыкнуть. Только к холоду привыкнуть нельзя». Холод деморализует и убивает быстрее, чем голод. А иногда и быстрее, чем пуля. Представьте такую фантастическую картину: температура вдруг упала до абсолютного нуля, то есть до минус 273 градусов по Цельсию. За сколько времени умрет армия? Численность армии в данном случае не важна: какова бы она ни была — хоть миллион, весь этот миллион народу перестанет существовать через считанные мгновения.

Разумеется, до абсолютного нуля градусов температура не падала, но зависимость смертности от температуры ясна — каждый следующий градус падения ускоряет смертность нелинейно, лавинообразно. Летом, при плюс двадцати градусах, не умирает никто, и армия переходами может идти сколь угодно долго, а при абсолютном нуле армия умирает вся за считанные десятки секунд. Нанесите эти две точки на график. Возьмите свое старое, школьной поры, лекало и проведите кривую. Кривая лекалом, как известно, проводится по трем точкам. Третьей точкой поставьте случай с наполеоновской армией. И вы увидите ужасную экспоненту. Взрывной процесс. При минус десяти умерло бы всего 5–7 % людей. Но где-то после минус пятнадцати градусов мороза наступает страшный перелом — у Наполеона погибло более 80 % армии.

Впрочем, сухие цифры не производят такого впечатления, как человеческие документы. Выжившие французские офицеры оставили потомству множество свидетельств гибели наполеоновской армии. Вот лишь малая их толика.

«Вообразите, если сможете, сто тысяч несчастных с сумой на плечах, опирающихся на длинные палки, обряженных в самые гротескные лохмотья. К этим нелепым нарядам добавьте физиономии, осунувшиеся под бременем стольких бед; представьте себе бледных, покрытых бивачной грязью людей, почерневших от дыма, с провалившимися и погасшими глазами, взлохмаченными волосами, длинными и отвратительными бородами, — и вы получите отдаленное представление о картине, которую представляла собой армия».

«Голод и нужда достигли высшей степени… я видел собственными глазами, как обезумевшие люди раздирали свои члены и сосали собственную кровь, до такой степени голод и нужда помрачили их ум…»

«В этом царстве смерти все продвигались, как жалкие тени. Глухой и однообразный звук наших шагов, скрип снега и слабые стоны умирающих одни нарушали это гробовое молчание. Ни гнева, ни проклятия, ничего, что предполагает хоть немного чувства. Люди падали, даже не жалуясь, по слабости ли, из покорности ли, или же потому, что жалуются только тогда, когда надеются смягчить кого-либо или думают, что их пожалеют. Как только, измученные, они останавливались на минуту, зима, наложив на них свою ледяную руку, схватывала свою добычу. Напрасно эти несчастные, чувствуя, что коченеют, поднимались и молча, инстинктивно, отупев, делали несколько шагов, как автоматы: кровь, застыв в жилах, как вода в быстрых ручьях, ослабляла сердце, потом она приливала к голове, тогда эти умирающие шатались, как пьяные. И из их покрасневших глаз выступали настоящие кровавые слезы. Скоро они начинали ползти на коленях, потом на четвереньках; головы их несколько минут раскачивались направо и налево, потом они падали в снег, который тотчас же окрашивался красной кровью».

…Можно быть большим храбрецом и героем в бою. Но я хочу, чтобы вы поняли, как убивает холод. И во что он превращает героев. Перед вами типичная хроника энергетической катастрофы, когда сложная структура постепенно разваливается сначала на отдельные независимые подсистемы, а потом и вовсе атомизируется.

«Большая часть армейских корпусов была распущена. Из их остатков сформировалось множество мелких отрядов, состоящих из восьми—десяти человек, которые объединялись для совместного движения и у которых все припасы были общими. Эти маленькие общины, совершенно отделенные от общей массы, вели изолированное существование и отторгали от себя все, что не являлось частью их самих. Члены „семьи“ шагали, сбившись в кучку и тщательным образом следя, чтобы не разлучиться в толпе. Горе тому, кто потерял свою ячейку: нигде и ни в ком не находил он сочувствия, никто не оказывал ему никакой помощи, все гнали его от себя, его безжалостно отгоняли от костров, на которые он не имел права, и от всякого места, где он пытался найти убежище…»

…Кстати, в тюрьмах такие микрогруппки тоже называются «семьями». А дальше начался уже процесс распада и микроколлективов.

«…Когда зима, удвоив свою жестокость, напала на каждого из нас, все эти мелкие группы, сплотившиеся для борьбы с бедствиями, распались: теперь борьба совершалась изолированно, лично каждым. Лучшие солдаты сами уже не уважали себя… С этих пор не было больше братства по оружию, не было общества, не было никакой связи между людьми, невыносимые страдания притупили всех…»