Мохандас Ганди - Моя жизнь
Человек и его поступок — вещи разные. В то время как хороший поступок заслуживает одобрения, а дурной — осуждения, человек, независимо от того, хороший или дурной поступок он совершил, всегда достоин либо уважения, либо сострадания, смотря по обстоятельствам. «Возненавидь грех, но не грешника» — правило, которое редко осуществляется на деле, хотя всем понятно. Вот почему яд ненависти растекается по всему миру.
Ахимса — основа для поисков истины. Каждый день я имею возможность убеждаться, что поиски эти тщетны, если они не строятся на ахимсе. Вполне допустимо осуждать систему и бороться против нее, но осуждать ее автора и бороться против него — все равно, что осуждать себя и бороться против самого себя. Ибо все мы из одного теста сделаны, все мы дети одного творца, и божественные силы в нас безграничны. Третировать человеческое существо — значит третировать эти божественные силы и тем самым причинять зло не только этому существу, но и всему миру;
X
Святое воспоминание и покаяние
События в моей жизни развивались таким образом, что я сталкивался с людьми различных вероисповеданий и различного общественного положения. Я всегда относился одинаково к своим родным и посторонним, соотечественникам и иностранцам, белым и цветным, индусам и индийцам других религий, будь то мусульмане, парсы, христиане или иудеи. С уверенностью могу сказать, что сердце мое было неспособно воспринимать их по-разному. Я не могу поставить себе это в заслугу, так как это свойственно моей природе, а не результат какого-либо усилия с моей стороны, тогда как в отношении таких основных добродетелей, как ахимса (ненасилие), брахмачария (целомудрие), апариграха (нестяжательство) и другие, могу сказать, что я вполне сознательно стремился постоянно их придерживаться.
Когда я практиковал в Дурбане, служащие моей конторы часто жили вместе со мной. Среди них были и индусы, и христиане, или, если определять их по месту рождения, гуджаратцы и тамилы. Не помню, чтобы я относился к ним иначе, чем к родным и друзьям. Я обращался с ними как с членами одной семьи, и у меня бывали неприятности с женой всякий раз, когда жена моя противилась этому. Один из служащих был христианином и происходил из семьи панчамы.
Дом, в котором мы тогда жили, был построен по западному образцу, и в комнатах отсутствовали стоки для нечистот. Поэтому во всех комнатах ставились ночные горшки. Мы с женой сами выносили и мыли их, без помощи слуг или уборщиков. Служащие, которые вполне обжились в доме, конечно, сами выносили за собой горшки, но служащий христианин только что приехал, и мы считали своим долгом самим убирать его спальню. Жена могла выносить горшки за другими квартирантами, но выносить горшок, которым пользовался человек, родившийся в семье панчамы, казалось ей невозможным. Мы поссорились. Она не хотела допустить, чтобы этот горшок выносил я, но и сама не желала делать это. Мне вспоминается момент, как она, спускаясь по лестнице с горшком в руках, ругает меня, глаза ее красны от гнева, и слезы градом катятся по щекам. Но я был жестоким мужем. Я считал себя ее наставником и из слепой любви к ней изводил ее.
Меня не удовлетворяло, что она просто выносит горшок. Мне хотелось, чтобы она делала это с радостью. Поэтому я сказал, возвысив голос:
— Я не потерплю такого безобразия в своем доме!
Эти слова больно ужалили ее. Она воскликнула:
— Оставайся в своем доме, а меня, выпусти отсюда.
Я потерял совсем голову, и чувство сострадания покинуло меня. Схватив ее за руку, я дотащил беспомощную, женщину до ворот, которые были как раз против лестницы, и стал отворять их, намереваясь вытолкнуть ее вон. Слезы ручьями текли по ее щекам, она кричала:
— Как тебе не стыдно? Можно ли так забываться? Куда я пойду? У меня нет здесь ни родных, ни близких, кто бы мог меня приютить. Думаешь, что если я твоя жена, так обязана терпеть твои побои? Ради бога, веди себя прилично и запри ворота. Я не хочу, чтобы видели, какие сцены ты мне устраиваешь.
Я принял вызывающую позу, но почувствовал себя пристыженным и закрыл ворота. Как жена не могла меня покинуть, так и я не мог оставить ее. Между нами часто случались перебранки, но они всегда заканчивались миром. Жена, с ее ни с чем не сравнимым терпением, неизменно оказывалась победительницей.
Теперь я уже могу рассказывать об этом случае с беспристрастием, так как он относится к периоду жизни, к счастью, давно для меня закончившемуся. Я больше не слепец, не влюбленный до безумия муж и уже не наставник своей жены. Кастурбай могла бы при желании быть со мной теперь столь же нелюбезной, каким я прежде бывал с нею. Мы — испытанные друзья, и ни один из нас не рассматривает другого как объект похоти. Во время моей болезни жена моя была неутомимой сиделкой, неустанно ухаживавшей за мной без мысли о награде.
Случай, о котором я рассказал, произошел в 1898 году, когда я еще не имел никакого понятия о брахмачарии. Это были времена, когда я думал, что жена — лишь объект похоти мужа, что она предназначена исполнять его повеления, а не быть его помощником, товарищем и делить с ним радости и горести.
Только в 1900 году эти мои взгляды претерпели коренные изменения, а в 1906 году окончательно сформировались новые. Но об этом я буду говорить в соответствующем месте. Пока же достаточно сказать, что с постепенным исчезновением у меня полового влечения семейная жизнь становилась все более мирной, приятной и счастливой.
Пусть никто не делает вывода из этого святого для меня воспоминания, что мы идеальная супружеская чета или что наши идеалы полностью совпадают. Сама Кастурбай, пожалуй, даже и не знает, есть ли у нее какие-либо собственные идеалы. Даже и теперь она, по-видимому, не очень одобряет многие мои поступки. Но мы никогда не обсуждаем их, и я не вижу в этом ничего хорошего. Она не получила воспитания ни от своих родителей, ни от меня тогда, когда я должен был этим заняться. Но она в значительной степени наделена качеством, которым обладает большинство жен индусов. Вот в чем оно заключается: вольно или невольно, сознательно или бессознательно она считала себя счастливой, следуя по моим стопам, и никогда не препятствовала моему стремлению вести воздержанную жизнь. Поэтому, хотя разница в интеллекте у нас и велика, у меня всегда было такое ощущение, что наша жизнь полна удовлетворенности, счастья.
XI
Близкое знакомство с европейцами
Дойдя до этой главы, я почувствовал необходимость рассказать читателю, как я работаю над моей книгой.
Когда я начал писать ее, определенного плана у меня не было. У меня нет ни дневника, ни документов, на основании которых можно было бы вести повествование о моих опытах. Пишу я так, как меня направляет господь. Я не могу знать точно, что бог направляет все мои сознательные мысли и действия. Но, анализируя свои поступки, важные и незначительные, полагаю себя вправе считать, что все они направлялись господом.
