Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Двадцать человек, что нас видели, оказались около меня, не пытаясь догнать другого, потому что они все были свидетелями того, что он был агрессором. Я погрузил гарду моей шпаги в землю, так как моя левая рука была на перевязи, и мы все вернулись в Спа. Это дело не имело никакого продолжения. Когда я уехал из Спа, он еще находился в руках хирурга. Это был авантюрист, от которого отреклись все французы, что находились в Спа. Но вернемся к Кросэну, который дал мне обед.

Маркиза, так называемая его жена, была персона шестнадцати-семнадцати лет, красивая, блондинка, очень высокого роста, имея все признаки знатности страны, где она родилась. История ее бегства известна от ее братьев и сестер, нет необходимости мне называть ее имя читателю. Я и так много об этом сказал. Когда ее муж меня представил, она, будучи предупрежденной, встретила меня как настоящего друга. У нее не было ни грустного вида, ни раскаяния, ни затруднения, какое порождает смелый поступок, противный предубеждениям, которые она должна была получить при своем воспитании, и долгу, который предписывается понятиями чести. Беременная на шестом или седьмом месяце, она казалась приближающейся к разрешению из-за своей талии, сильно изогнутой в спине. Она выглядела очень здоровой, с красивым лицом, голубыми глазами, под цвет волос, естественной окраски, ртом, созданным для улыбок, и двумя превосходными рядами зубов, еще более белых, чем ее кожа. Физиономист, каковым я себя считаю, нашел бы, что эта женщина не только должна быть счастливой, но должна приносить совершенное счастье тому, кого любит; я вскоре узнал тщетность моей предполагаемой науки. На ней была пара прекрасных серег в ушах и два прекрасных кольца, которые послужили мне предлогом полюбоваться красотой ее рук. Жена г-на Конти не представляла никакого интереса. Я смотрел только на Шарлотту — это было ее крестильное имя. Она поразила меня настолько, что в рассеянности я почти не отвечал впопад на ее вопросы в ходе разговоров, что она вела со мной на этом обеде в ходе первого дня своего пребывания там.

Я думал об этом человеке, в которого бывают влюблены девицы высшего разряда, чему я не мог найти объяснения. У него не было ни лица, ни образованного ума, ни умения вести себя в хорошей компании, ни умения вести соблазнительные разговоры, ни искусства внушать девушкам комильфо желание бежать с ним из отчего дома. Несмотря на все это, я имел перед глазами уже вторую, достоинства которой были еще выше, чем у первой. Я был однако далек от того, чтобы предвидеть, что случится через пять или шесть недель. После обеда я затеял с Кросэном разумный и патетический разговор. Я доказал ему высшую необходимость для него самого осмотрительного поведения, потому что он станет самым гнусным из палачей, если получится, что из-за него прекрасное создание, которое он совратил, должно будет стать несчастным. Он ответил, что не хочет более зависеть от Фортуны, повороты которой он слишком испытал. Он хочет отныне рассчитывать только на свою науку, и он уверен, что будет жить теперь как подобает обеспеченному человеку.

— Она знает, что твой единственный доход — это деньги простаков?

— Она не знает ничего, она знает, что я игрок, и любит меня больше чем себя самое, она не имеет другой воли, кроме моей. Я женюсь на ней в Варшаве, перед тем, как она родит. Что касается этого, мне не придется оставлять ее на твое попечение. Если ты нуждаешься в деньгах, рассчитывай свободно на мой кошелек.

Мне не было в этом нужды. Играя надежно, я был в выигрыше на три-четыре сотни луи. Когда Фортуна была мне противна, у меня хватало силы кончить игру. Несмотря на то, что синяк от удара кулака Мерси был еще вполне заметен, я отвел маркизу в зал, где она привлекла взоры всех. Она любила пикет на запись, и я развлекал ее несколько часов. Она хотела заниматься игрой, и, проиграв двадцать фишек, захотела выдать мне двадцать экю. Возвратившись домой, мы нашли Кросэна и Конти, которые тоже были в выигрыше, Конти — двадцатку луи в фараон, а Кросэн — более десяти сотен гиней в Английском клубе, хотя я не понимаю, как он туда попал. За ужином я проявил более ума, чем за обедом. Шарлотта много смеялась над забавными историями, которые я ей рассказывал.

Меня видели теперь только изредка у поляков и у Томатиса. Через неделю уже ничего нельзя было поделать. Я был влюблен в прекрасную итальянку. Но к концу этой же недели Кросэн, видя, что дураков не находится, и что те, кого он приводит к себе ужинать, не понтируют, начинает метать тысячами луи, и, распечатывая колоду, начинает играть в зале в большой банк, и постоянно проигрывает. Привыкший сносить проигрыши, он не становился менее веселым, не ел с меньшим аппетитом, не ласкал меньше свою прекрасную половину, которая ничего не знала. Я его знал, но не мог внушить ему и тени здравого смысла. Я нежно ее любил, и не смел дать ей это понять; мне казалось, что я могу надеяться только на ее дружбу, и я боялся, что эта дружба угаснет, если она начнет догадываться, что я ее люблю, и что я завидую счастью злодея, который ее соблазнил. Я боялся, наконец, потерять доверие, которое она начала ко мне испытывать. По истечении трех недель Конти, который, играя осмотрительно, остался в выигрыше на две сотни луи, покинул Кросэна и направился в Верону вместе со своей женой и своим слугой; и несколько дней спустя Шарлотта отослала в Льеж, ее родину, свою горничную, которой была недовольна.

В середине сентября все поляки и Томатис покинули Спа, чтобы вернуться в Париж, где я пообещал с ними встретиться. Я оставался в Спа только в силу привязанности, которую мне внушала Шарлотта. Я предвидел несчастья, и не мог покинуть это прекрасное создание. Кросэн, проигрывая день и ночь, остался без единого су. Он распродал, потому что никогда не закладывал, все свои украшения, свои часы, свои кольца. Он попросил у своей жены ее серьги, ее кольца, ее часы, и все, что у нее было, и все потерял, при том, что она не показывала мне ни малейшего изменения своего ангельского настроения. В последний день, в конце, он попросил у нее все ее кружева и ее самые красивые платья и, объединив их со своими, все это продал и пошел в последний раз начать битву с Фортуной с двумя сотнями луи, которые несчастным образом проиграл в моем присутствии, слишком стараясь переломить карту. Он поднимается, видит меня, делает мне знак, я следую за ним, и мы выходим за город.

— Мой дорогой друг, — говорит он мне, — одно из двух: либо мне сейчас же себя убить, либо немедленно уехать, вот таким, как я есть, не заходя домой. Я направляюсь в Варшаву пешком, я знаю, что ты позаботишься о моей жене, потому что ты ее обожаешь и отдаешь ей справедливость. Это тебе надо будет сообщить ей ужасную новость о том, что моя судьба обязывает меня ее покинуть. Заверь ее, что если я буду жив, я поправлю свои дела и найду ее. Отведи ее в Париж, позаботься о ней, а я напишу тебе, адресуясь на твоего брата. Я знаю, что у тебя есть деньги, но я скорей умру, чем попрошу у тебя или приму хоть один луи. Вот у меня три или четыре мелочью, и я уверяю тебя, что я сейчас более богат, чем был два месяца назад. Прощай. Я оставляю тебе Шарлотту, которая была бы счастлива, если бы я ее никогда не знал.