Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1

Несчастливое детство в какой-то степени может оправдать совершенные преступления, как, например, использование фактов собственной биографии для написания ничтожнейших «Побочного сына» и «Расточительного отца». Но оно не заставит принять гнусное поведение младшего Дюма после Парижской коммуны. Бывший гонимый из-за происхождения проявит себя тогда по отношению к побежденным коммунарам куда более злобным, чем вместе взятые Максим дю Кан, Леконт де Лиль, Флобер, Жорж Санд, которая была социалисткой, Теофиль Готье, Эдмон де Гонкур, Анатоль Франс, Золя и графиня де Сегюр, ибо именно он напишет об убитых так, как если бы ему было привычно питаться падалью[106]: «Об их самках умолчим из уважения к женщинам, сходство с которыми они приобретают, правда, только после смерти».

Александр не доживет до этого времени. Однако можно предположить, что он не присоединился бы ни к своим именитым собратьям или сестрам, дабы выкрикнуть смертный приговор коммунарам, ни к собственному сыну, дабы сопровождать аплодисментами смертные казни. Будучи умеренным республиканцем, политическим противником «красных» и «уравниловки», он, разумеется, не оказался бы рядом с Жюлем Валлесом, Верленом и Рембо. Но он, единственный из французских писателей своего времени отдавший дань уже в 1833 году восставшим лионским ткачам, назвав «достойным восхищения их девиз: Жить работая или умереть сражаясь»[107], продолжив затем эту тему в своих «Мемуарах», хотя жесточайшими репрессиями по отношению к восставшим руководил дорогой Фердинанд, он, протестовавший против смертной казни, он, защитник и друг всех сосланных, осужденных на каторгу или тюремное заключение, без сомнения, повел бы себя так же благородно и человечно, как его друг Гюго, который не одобрял Коммуну, но написал «Ужасный год», собрал изгнанников в своем брюссельском доме, за что был выдворен бельгийским правительством из страны и до самой смерти своей и даже после нее был предметом ненависти французских крайне правых.

Но вернемся к Александру, еще живому и хорошо живущему после падения дома Лаффита в конце марта 1831 года. Напрасно он и Гюго питали надежду на перемены в Комеди-Франсез: труппа отказалась от директора, и Тэйлор вернулся к своим обязанностям коммисара. Свою «Марион Делорм» Гюго предлагает Кронье, директору театра «Порт Сен-Мартен», и уговаривает Александра поступить подобным же образом. Александр незнаком с Кронье, «человеком тонким, остроумным, со светлыми и редкими волосами, с серыми глазами и слегка беззубым ртом». Поэтому он предпочел обратиться к Мари Дорваль, звезде этого театра.

Будучи женщиной предусмотрительной, она живет на бульваре Сен-Мартен в доме с двумя выходами. Она с радостью принимает своего «доброго пса. То было дружеское, я бы даже сказал любовное имя, которым меня наградила Дорваль». Со своим произношением истинной парижанки и зубоскалки она расспросила его о новостях, так как вот уже полгода как они не виделись. С видом скромника он доложил, что успел сделать лишь революцию, драму и ребенка. Со своей стороны, Мари вышла замуж за Мерля — «это было средство расстаться со мной», — но по-прежнему сходила с ума от любви к Виньи. Тот обращается с ней, как с герцогиней, написал для нее «Элевации», чтобы она тоже превратилась в ангела, время от времени проверяет, растут ли у нее крылья, и прыщик на ее плече представился ему недавно счастливым признаком этого роста, значит, скоро они вместе смогут парить над пригородом. Александр горько смеется:

«— В таком случае, дорогая, прими мои искренние поздравления, так как Виньи, во-первых, поэт огромного таланта; во-вторых, это настоящий дворянин, то есть более стоящая фигура, чем я, несчастный мулат».

Тем не менее он тут же и немедленно делает попытку лишить ее предрассудков. Она же уверяет, что просто стала бесполой и расизм здесь ни при чем. Тогда он ей предъявляет своего «Антони». Увидя это, она бросается к нему на шею, целует, оказывается, достаточно просто поговорить с артисткой. Он готовится прочесть пьесу. Она предлагает ему выпить. Он просит воды. Она звонит горничной:

«— Луиза! — говорит Дорваль с потрясающим достоинством, — стакан воды для господина Дюма.

— Луиза!.. и тазик с водой, — добавил я.

— Наглец! — говорит Дорваль.

Она бросается на меня и лупит изо всех сил».

Во время этой любовной борьбы докладывают о Виньи. И, как в хорошей бульварной комедии, Александр удирает через черный ход, обещая вернуться вечером. В назначенный срок Мари заставляет его поклясться, что он больше никогда не будет за ней ухаживать: сил ему сопротивляться у нее нет, а наставлять рога Виньи было бы с их стороны недостойно. Александр отдает поклон. При этом Мари, которая «только и играла что базарных торговок», в высшей степени жаждет сыграть светскую даму. Александр начинает читать. Она приникает к его спине, чтобы следить за текстом из-за его плеча. В конце первого акта она награждает его поцелуем в лоб. Во втором она плачет от полноты чувств. Обняв как следует, он благодарит ее и продолжает чтение, она сильнее прижимается к его спине, потрясенная сценой насилия над Аделью; в конце третьего акта «она двумя руками обняла меня за шею, и не только грудь ее опускалась и поднималась, но самое сердце ее билось у моего плеча». Четвертый акт вызвал у нее такой энтузиазм, что она чуть не задушила Александра:

«— Твои пьесы играть нетрудно, но только от этого рвется сердце… О! ля, ля, дай же мне поплакать, ладно? Ах же ты, старый пес! Откуда ты так знаешь женщин? Ты же наизусть их знаешь!»

Зато пятый акт ей не нравится: слишком дрябло. Александр вынужден был его смягчить по указаниям мадемуазель Марс. Мари требует, чтобы он тотчас же переделал его в спальне у мужа, который, к счастью, сегодня дома не ночует, а утром Александр прочтет ей написанное прямо «в кроватке». Он подчиняется. Она в восторге, для роли Антони предлагает Бокажа. Александр не в восторге, «Бокаж был тогда красивым малым тридцати четырех-тридцати пяти лет, прекрасные черные волосы, прекрасные белые зубы и прекрасные глаза с поволокой, способные выразить три важнейшие в театре вещи: суровость, волю, меланхолию; что касается физических недостатков, то у него были острые коленки, большие ступни, ноги он волочил и говорил в нос». Но поскольку три первых недостатка не так уж существенны, Мари стоит на своем.

Бокаж приходит завтракать. Александр снова читает «Антони». Бокаж захвачен: «Это не пьеса, не драма, не трагедия, не роман в чистом виде, но все вместе». Он берет на себя переговоры с Кронье. Александр называет свои условия, те же, что у Гюго. Пьеса должна быть принята без рассмотрения какими то ни было комитетами и после принятия и официального чтения у директора он получает аванс в тысячу франков. Кронье встречается с ним на следующий же день. «Я начал читать. В третьем акте Кронье вежливо боролся со сном, в четвертом он спал, максимально соблюдая приличия, в пятом он захрапел». Александр расписывается в получении тысячи франков и на цыпочках уходит.