Джордж Бьюкенен - Мемуары дипломата

Маклаков, один из наиболее блестящих думских ораторов, также был монархистом. Я вспоминаю, как за обедом, данным впоследствии тогдашним министром иностранных дел Терещенко Керенскому, он возбудил негодование последнего, сказав: "Я всегда был монархистом". - "А теперь?" - воскликнул Керенский, с возмущением тыкая в него пальцем. Вместо ответа, Маклаков продолжал поносить тех, кто раболепствовал перед императором, когда тот был всемогущ, а теперь, когда его звезда закатилась, объявляет себя горячим республиканцем. Мне нечего упрекать себя в том, что я поддерживал дружеские отношения с этими людьми. Правда, они разочаровали меня, так как, когда наступил кризис, то они не сумели овладеть положением. Однако я должен согласиться с тем, что они встретились с колоссальными затруднениями, и, к несчастью, среди них не нашлось ни одного сверхчеловека. Я хотел бы далее напомнить княгине Палей, что действительными провокаторами революции были лица вроде Распутина, Штюрмера, Протопопова и г-жи Вырубовой. Я старался держать их вдали от себя, тогда как г-жа Вырубова, непосредственно ответственная за то влияние, которым пользовался Распутин на императрицу, а также, если я не ошибаюсь, и другие поклонники этого "святого" были почетными гостями в доме княгини Палей. Мне рассказывали даже, что и сама княгиня имела, по крайней мере, одну беседу с Распутиным.

Оставлю на минуту княгиню Палей и вкратце объясню свое поведение во время кризиса. Я заодно с думскими вождями считал, что ходу военных операций нельзя наносить ущерба тяжким внутренним кризисом; и именно в целях предотвращения такой катастрофы я неоднократно предостерегал императора от угрожавшей ему опасности. Кроме того, и независимо от соображений чисто военного характера, я думал, что Россия может найти себе спасение в процессе постепенной эволюции, а не революции.

После того, как революция разрушила все здание императорской власти, не оставив никакой надежды на ее восстановление, после того, как император, покинутый всеми за исключением нескольких преданных ему лиц, был вынужден отречься, после того, как ни один из его бесчисленных подданных не поднял и пальца в его защиту, - что мог сделать союзный посол, как не поддержать единственное правительство, способное бороться с разрушительными тенденциями Совета и вести войну до конца? Именно Временное Правительство сам император считал единственной надеждой для России, и, воодушевленный чистой и чуждой эгоизма любовью к отечеству, он в последнем приказе по армии призвал войска оказывать ему полное повиновение. И я оказывал этому правительству с самого начала лояльную поддержку; но мое положение было затруднительно, так как общество смотрело на меня с некоторой подозрительностью ввиду моих прежних связей с императорской фамилией. Мое внимание на это обстоятельство обратил Гью Уолпол, глава нашего бюро пропаганды, и просил меня показать теплотой своих выступлений на нескольких публичных митингах, где я должен был говорить, что я всей душой на стороне революции. Я так и делал. Но если я с воодушевлением говорил о вновь добытой Россией свободе, то только допуская поэтическую вольность: это делалось ради того, чтобы подсластить мой дальнейший призыв к поддержанию дисциплины в армии и к борьбе, а не братанью с германцами. Моей единственной мыслью было удержание России в войне.

Если, как хотят уверить мои критики, ответственность за революцию действительно падает на меня, то я могу лишь сказать, что я получил очень плохую награду за свои услуги: в самом деле, всего лишь несколько месяцев спустя после победы революции, я был категорически осужден официальным органом Совета рабочих и солдатских депутатов. В статье, появившейся 26 мая 1917 года, эта газета заявляла:

"В первые дни революции великая перемена рассматривалась многими как победа военной партии. С этой точки зрения утверждали, что русская революция вызвана интригами Англии, и английский посол назывался источником, откуда исходило подстрекательство к революции. Однако ни по своим чувствам, ни по склонностям сэр Джордж Бьюкенен не повинен в победе свободы в России".

Так как княгиня Палей указывает на конкретный случай и обвиняет мою жену и меня в том, что мы покинули своих прежних друзей - великого князя Кирилла Владимировича и великую княгиню, его супругу, - то я расскажу ей, что произошло на самом деле. В одной из первых бесед с Милюковым, которую имели французский посол и я после революции, Милюков выражал надежду, что мы воздержимся от встреч с членами императорской фамилии. Я тотчас же сказал ему, что не могу исполнить этой просьбы. Многие члены этой фамилии были весьма любезны по отношению ко мне, когда были всемогущи, и сейчас, когда они пали, я не могу повернуться к ним спиной. Я предупреждал его далее, что великая княгиня Виктория (жена великого князя Кирилла) - английская принцесса и что в случае необходимости я возьму ее под свою защиту. В действительности она никогда в ней не нуждалась, потому что великий князь Кирилл одним из первых признал революцию и поднял красный флаг. Впоследствии я посещал великую княгиню Ксению и моего друга великого князя Николая Михайловича. Как я, так и жена посетили также несколько раз великую княгиню Викторию, и моя жена однажды взяла ее вместе с собой покататься. Несколько недель спустя то обстоятельство, что я привык посещать членов императорской фамилии, стало известным, и так как этот вопрос был поднят в печати, то мне дано было понять, что я должен либо отказаться от этих посещений, либо уйти. Поэтому моя жена написала великой княгине письмо, объяснив ей, что для меня, как официального лица, нет иного выхода, кроме как исполнить желание Временного Правительства. Ее императорское высочество ответила очаровательным письмом, в котором она заявляла, что вполне это понимает и надеется, что нам удастся встретиться при более счастливых обстоятельствах. Я не знаю, кто тем временем посеял раздор между нами, но год спустя великий князь в интервью, данном им одному английскому журналисту в Финляндии, упрекал меня в том, что после революции я выказал ему и великой княгине холодность, которая, как он любезно прибавил, "не была с его стороны особенно мила и не свидетельствовала о храбрости". Мы были тогда в Англии, и, несмотря на это совершенно неверное и неприязненное заявление, моя жена, услышав, что их дети плохо питаются, послала им несколько ящиков провизии. Единственная благодарность, которую она за это получила, было извещение от няни о получении посылок.

В следующем номере того же журнала княгиня Палей заявляет следующее:

"Английский король, беспокоясь за своего кузена - императора и за его семью, телеграфировал их величествам через посредство Бьюкенена с предложением выехать как можно скорее в Англию, где семья найдет спокойное и безопасное убежище. Он прибавлял далее, что германский император поклялся, что его подводные лодки не будут нападать на судно, на котором будет находиться императорская семья. Что же делает Бьюкенен по получении телеграммы, которая была приказом? Вместо того, чтобы передать ее по назначению, что было его обязанностью, он отправляется советоваться с Милюковым, который советует ему оставить эту телеграмму без последствий. Самая элементарная добросовестность, особенно в "свободной стране", состояла в том, чтобы передать телеграмму по назначению. В своей газете "Последние Новости" Милюков признался, что все это верно и что сэр Джордж Бьюкенен сделал это по его просьбе и из уважения к Временному Правительству".