Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

Если в больнице ко времени второго нашего туда прибытия и в самом деле не оказалось свободного места, то при уважении к будущему пациенту следовало бы позвонить ему домой, извиниться, посочувствовать, предупредить о новом дне прибытия. Ничего даже отдаленно похожего не произошло. Откровенное хамство или забывчивость от безответственности и отсутствия совести? Мне кажется, одно другого не лучше. Впрочем, прошу прощения и разрешаю себе думать еще и так: что, если под конец первой встречи надо было положить на стол главного врача конверт с определенной суммой? Каюсь, такая мысль у меня была. Период брежневского, черненковского правления ознаменовался глубоким нравственным падением общества. Дать взятку, принять взятку стало нормой, без нее ни в одном деле нельзя было и на шаг продвинуться, я это отлично понимала. Но не посмела положить на стол профессора А. конверт со взяткой, даже не приготовила его. Не осмелилась оскорбить денежной подачкой, пусть и немалой, человека науки, достигшего высокого звания огромным трудом, человека, занятого гуманнейшим делом - поиском и разработкой оптимальных методов лечения почти приговоренных к смерти. Протянуть конверт с авансом благодарности гуманисту по призванию значило, по моим меркам, глубоко, незаслуженно оскорбить его.

Позже у меня было много поводов для анализа ситуации и поисков причины, по которой проф. А. вдруг, в одночасье невзлюбил поэта Соболева, отвернулся от него на 180°. Слепая я курица! Неужели не могла сообразить, что в первую встречу профессор увидел в нас «своих» - привилегированных советского общества. Он, вероятно, подумал, что такая знатная птица залетела в его скромную обитель не иначе как из-за его личных профессиональных достоинств. Автор прославленного произведения оказал ему предпочтение перед другими специалистами в этой области медицины, ему, скажем, а не кремлевским хирургам, - вот и все. Профессор был польщен, обрадован, изъявил полнейшую готовность лично сделать сложнейшую полостную операцию по его собственному методу. Обе стороны - он и мы - расстались, казалось, при взаимном удовлетворении исходом разговора и взаимной симпатии. Возможно, не уверена, профессор и надеялся на щедрое вознаграждение, но потом, позже, при благополучном расставании...

Что произошло потом? Или сам профессор кому-то сказал, что поэт Соболев пожелал стать его пациентом, или кто-то следил «через бинокль» за продвижением «противника», т.е. Соболева, и убедившись, что птичка в западне, сделал соответствующий звонок профессору. Такой же, что преградил Соболеву дорогу в НИИ проктологии. Так это происходило или иначе, но профессор А. понял моментально, как ошибся! Да его попросту вокруг пальца обвели: принял «чужака», изгоя. серого воробья - за жар-птицу! При бытовавшем в те времена способе оценивать человека не по личным качествам, например по таланту, а по принадлежности «к касте» поэт Соболев обманул его. прикинулся! Сожалею, но дальнейший ход событий не опроверг моих вроде бы обидных предположений для проф. А. Отсутствие же взятки сыграло, пожалуй, уже второстепенную роль. Взяткодателей и без нас хватало.

Итак, больному поэту Ал. Соболеву дважды показали в н-ской городской больнице от ворот поворот. Правда, до откровенного произвола не дошло, и по прибытии в третий (!!!) раз в приемное отделение нежеланный, приходится думать, пациент был определен в двухместную палату.

Обязательное пояснение, которое пригодится в дальнейшем. Хирургическое отделение располагалось на втором этаже старинного больничного здания еше дореволюционной постройки. Из обшего коридора с высоченными потолками почти в два теперешних этажа - раньше, похоже, лучше  понимали, что больным нужно побольше воздуха. - мы попали в небольшой холл, из которого три двери ведут в палаты. двух- и трехместные, и одна - в туалет, общий, но очень просторный, неплохо оборудованный.

Я сразу же обратила внимание на странную для больницы подробность: слева, при входе в холл, стоял небольшой столик с электроплиткой и кастрюлькой на ней. По холлу распространялся насыщенный аромат мясного бульона. Полки двух шкафов со стеклянными дверцами, стоявших встык друг к другу, были заставлены баночками, пакетами, бутылками. кастрюльками. На нижних полках лежали овощи... Все. как на кухне любого дома. Возле столика, помешивая содержимое небольшой кастрюльки, стояла полная, крупная темноволосая женщина. Она приветливо улыбнулась; «Здравствуйте!» Мы поздоровались с ней и прошли за медсестрой в палату. Она указала койку, тумбочку и вышла.

У окна палаты стоял мужчина лет пятидесяти пяти. На койке сидела женщина примерно тех же лет. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: к сфере интеллектуальных занятий они никакого отношения не имеют. Людьми они оказались словоохотливыми и после неизбежных расспросов о болезни поспешили нас проинформировать. Информация, учитывая сложность нашего вторжения в больницу, показалась интересной. И важной для ориентации на местности...

Во-первых, они, супруги, находились в палате - двухместной - весь срок лечения мужа одни. Пришлось заплатить. Не зная, кто мы, они повторили ошибку профессора А. и приняли нас за «своих», правда из другого отсека общества развитого социализма - за воров, за тех, кто за ворованные деньги покупает услуги. Поэтому они не церемонились ни в словах, ни в суждениях, ни в оценках. Мы очень скоро узнали, что операция в больнице стоила полторы тысячи рублей (при тогдашнем среднем заработке врача в 120-150 рублей, цене за зимние женские сапоги - 50-90 рублей, за зимнее пальто с норкой - не более 300).

Мы ни о чем не спрашивали. Они сами поспешили нам показать, что не лыком шиты. Устроились хорошо: у них - на двоих - двухкомнатная квартира в Измайлове, получили, разумеется, не за красивые глаза. Он развозит по детским кухням питание для самых маленьких; похвалился, скорчив брезгливо рожу, что такую гадость, как молоко и творог из магазина, не употребляет. Все это говорилось до омерзения бесстыдно, цинично. Он сумел урвать кусок - это было главным, это дало ему возможность протиснуться среди состоятельных приезжих из кавказских республик и с ними «в ногу» покупать привилегии, рядовому люду недоступные, зачастую и неведомые... Я подумала о неврученной взятке...

Александр Владимирович, обладавший природным даром, да еще журналистским умением «разговорить» собеседника, заставить его чуть ли не вывернуться наизнанку, без труда узнал и то, чем интересовался, и кое-что вроде бы и лишнее. Супруга нашего палатного соседа работала, разумеется, где? В торговле... Стало ясно, откуда у таких в об-щем-то серых птах свободные тысячи для подкупа. Стало ясно, что я заблуждалась, отводя взятке в нашем случае незначительную роль. Прояснилась дополнительно причина, по которой нас заставили три раза прокатиться с ворохом вещей от дома до больницы. Конечно, я не думаю, что профессор А. встал однажды перед своим персоналом и скомандовал: «Бери взятки!» Но, знать, его подчиненные многое видели, хорошо соображали и необходимые выводы для себя сделали. А выводы такие: брать не возбраняется, можно торговать местами в небольших палатах, можно продавать удобства и услуги, даже предусмотренные больничными распорядками и уставами, - в качестве «товара» пойдет все. Воцарилось торжество поборов... И когда мы, тупицы безнадежные, приехали в третий раз, нас, скрепя сердце и горюя о недополученных «гонорарах», поместили в «коммерческую» палату, предоставленную ранее ничтожному воришке и обслуживавшей его жене.