Михаил Ульянов - Реальность и мечта

Когда вдруг начинают говорить о прекрасных людях, во всех случаях жизни поступающих правильно, мы, быть может, особенно в пору юности, восхищаемся ими, но «делать с них жизнь» трудно. Да это и невозможно, потому что она есть сложный процесс познания добра и зла, и поступать однозначно в ней не получится. Мы живем в реальном мире. Его бесконечные противоречия окружают нас ежедневно. Зная это, в актерской работе я равно протестую и против чрезмерного заземления жизни, и против ее лакировки. Показать сложность происходящего вокруг нас, рассказать человеку правду об окружающей реальности, помочь разобраться в оценке тех или иных явлений — вот цель творчества для истинного художника.

Весь смысл актерской работы заключается в том, чтобы задеть за живое душу, сердце зрителя, заставить его волноваться, заду-. маться, удивляться. И это убогая ложь, когда говорят о том, что артист выявляет в творчестве только себя, свое миропонимание, мироощущение, и ему неважно, сопереживают ему зрители или нет, живут вместе с ним его думами и проблемами или, безучастные, холодно, вежливо сццят по ту сторону рампы! Не может, я считаю, художник жить без отклика на голос своего сердца.

И ничего нет горше, если твои кажущиеся такими важными и страстными слова не затрагивают зрителя, если крик твой звучит одиноко и безответно. Но какое несказанное счастье, когда ты вдруг увидишь влажные глаза, услышишь взволнованную, искреннюю речь. Дело не в том, что приятно, когда хвалят, а в радости, что ты услышан и понят, что ты нужен этим людям, что они стали твоими союзниками в борьбе, которую ты ведешь в спектакле или фильме.

До сих пор я испытываю бесконечную благодарность Юрию Марковичу Нагибину за то огромное актерское счастье, которое принес мне его Егор Трубников. Но кто знает, может быть, и не удался бы писателю такой сильный, могучий герой, если бы не заговорил он о самом главном, о самом наболевшем — о хлебе для народа. И тут вновь есть повод задуматься о современности художественного произведения. Описывая колхоз «Трудный путь», Нагибин говорил о послевоенном восстановлении села в годы, когда страна ради хлеба поднимала казахскую целину. Поэтому тема, затронутая в произведении, была близка в Советском Союзе всем без исключения. И я помню встречи, разговоры со зрителями после выхода фильма «Председатель». Они были не столько даже о картине, сколько о жизни, о ее смысле, о проблемах. И такую тональность им изначально задал еще сам Нагибин — удивительный художник и бесстрашный человек. Быть самим собой, не подлаживаться под моду и текущую идеологию могут только сильные, мужественные и духовно богатые люди. Юрий Маркович всегда стоял в стороне от дрязг, тусовок, мелкой суеты. Но это не означало быть сторонним наблюдателем, равнодушно внимающим добру и злу. В творчестве Нагибин отстаивал однозначные позиции. Он был самостоятелен, придерживался демократических взглядов. Это сейчас все храбрые, благо многое позволено. А в середине прошлого века, когда Нагибин писал «Председателя», слово было весомо и могло стоить автору не только профессиональной карьеры, но и свободы, а то и жизни. В те годы создать образ человека, который грубо, мощно врывался со своей правдой в мир раскрашенных картинок, изображавших нашу действительность, мог только художник нагибинского калибра. Юрий Маркович любил жизнь и верил в людей, хотя отчетливо видел все, что мешает воплотиться человеческим мечтам. И он сражался с этим — опять же по-своему, по-нагибински: будучи как бы над схваткой, писатель на самом деле находился в эпицентре самых трудных, самых болезненных проблем. Его романтический реализм — это редкой чистоты родник в советской литературе. И безмерно жаль, что Юрий Маркович уже никогда не возьмет перо.

Тогда с легкой руки Нагибина от моего героя в «Председателе» на всю страну пахнуло потом, землей, а не ароматами дешевой парфюмерии, которыми частенько благоухают слишком «положительные» персонажи. Пусть на обывательский взгляд Егор Трубников неблагополучен и крут. Действительно, такая личность запросто наживет себе кучу неприятностей и пойдет наперекор начальству, когда дело касается интересов колхоза, интересов народа. Но именно таких эпоха выставляла на свои форпосты — настоящих коммунистов и солдат партии.

Конечно, все меняется, уже через десять-пятнадцать лет зрителю понадобился другой, не похожий на Трубникова герой. Что уж говорить об этом сорок лет спустя после выхода «Председателя» в прокат! Не знаю, могут ли быть сегодня в почете люди, подобные Трубникову: бессребреники, бесконечно преданные своей идее? Вызовут ли они любовь и симпатию со своими особыми методами работы?.. Безусловно, жизнь давно уже выдвинула иные требования и проблемы, и решать их начали другие люди, с другими характерами, более приспособленными к требованию момента. Однако мне бесконечно дорог Егор Трубников именно своей нерасчетливостью душевной, неравнодушием сердечным. Ему до всего было дело, и он люто ненавидел самую удобную и самую подлую философию: «моя хата с краю — ничего не знаю». И как же объяснить теперь, в сытые времена, что чем больше «мудрецов» сидит по своим хатам, тем необходимее становятся «безумцы», выходящие из этих самых хат навстречу лю-бому испытанию? Конечно, от испытаний сегодня нетрудно уклониться. Но как быть с болезнями роста, особенно с ожирением, когда рост идет не ввысь, а вширь? Вот Егор-то мог бы выйти первым! Поэтому нужны Трубниковы, очень нужны, так как на них и держится мир, именно они делают жизнь, а не пользуются ею, словно мыши сыром, исподтишка и только в темноте.

Удивительно написана роль председателя. Она, сломав привычную схему, открыла новый, неожиданный и острый путь в решении положительного героя. Развития этот Путь, к сожалению, не получил, потому что политика партии от хрущевской оттепели уже качнулась к помпезному застою. А нашего «Председателя» после премьеры ожидала странная судьба.

Любопытно, что до «Председателя» о колхозах в кино рассказывали так, как это делалось в «Кубанских казаках», в «Кавалере Золотой Звезды»: такая роскошная, вольготная жизнь, и столы ломятся от яств. А в нашем фильме с экрана глянули разруха, неустроенность, бедность: селяне даже коров на пастбище выгнать не могли, ибо те уже не стояли на ногах от голода, и их поднимали на вожжах. У нас в картине потрясало обнищание, уныние, пахло навозом, потом, кровью. Конечно, наверху это восприняли как вызов и дерзость. Ни до, ни после очень долгое время подобного на экранах не было!

Поэтому готовый фильм сначала заботливо приглаживали в Госкино, особенно вторую его серию, и нам приходилось идти на купюры. Но и после подчистки долго не давали добро, а требовали показать картину самому Хрущеву. Наш режиссер, Салтыков, даже собирался везти фильм в Сочи, где отдыхал тогда генеральный секретарь. Но Хрущева самого пригласили в Москву на Политбюро и вскоре сняли с должности. Тут-то и оказались мы с нашей работой, как у разбитого корыта. Насчет проката никто из чиновников не говорил ни «да», ни «нет». Хорошо, что сами прокатчики оказались людьми мудрыми: они понимали — фильм пойдет, даст хорошие сборы, и пустили его на свой страх и риск, осмелев от недавних оттепельных ветерков.