Николай Яковлев - Пёрл-Харбор, 7 декабря 1941 года - Быль и небыль

Текст ноты, подлежавший вручению Хэллу, стал передаваться в японское посольство с утра 6 декабря. Приступив к работе, японские шифровальщики с удовольствием обнаружили, что МИД не обременяет посольских переводом перед ними был английский текст. Приятное открытие задало темп, часам к 6 расшифровали восемь из поступивших тринадцати частей документа. Затем перерыв: шифровальный отдел в полном составе проследовал на прощальный вечер в отель "Мейфлауэр", устроенный X. Терасаки, главой японского шпионажа в Западном полушарии, в связи с отъездом. В теплой, дружеской атмосфере вино и подогретое сакэ лилось рекой, однако долг превыше всего около 10 часов вечера шифровальщики вернулись в отдел и вдохновенно подготовили к полуночи еще пять частей.

Что делать дальше? В первую очередь следовало бы позаботиться об оформлении меморандума, то есть перепечатывать начисто документ по мере расшифровки. Нетрудно было сообразить, что, поскольку Того запретил доверять это дело машинисткам, перепечатка пространного документа (22 страницы) кем-нибудь из дипломатического персонала выльется в длительную процедуру. Простая мысль никого не осенила. Всю ночь шифровальщики томились в посольстве в ожидании заключительной части документа. Чтобы занять время, они довершили приказанное ранее уничтожение шифровальных машин, а на рассвете разошлись по домам.

Около 7 часов утра 7 декабря дежурный по шифровальному отделу принял пачку телеграмм из Токио. Среди них - четырнадцатую часть меморандума. Он по телефону вызвал своих коллег, которые часам к 10 утра уселись за работу. Они начали с более длинных телеграмм, зная по опыту, что эти важнее. В 11.30 шифровальщик Юти Иосида с ужасом прочитал расшифрованное короткое сообщение - вручить ноту Хэллу в 13.00. Немедленно к Номура! Посол тут же связался с госдепартаментом и договорился о встрече, затем - бегом в шифровальный отдел. Там первый секретарь Окумура по своей воле с раннего утра прилежно перепечатывал начисто ноту. Однако похвальное трудолюбие единственного старшего дипломата в посольстве, считавшегося владеющим машинкой, не могло изменить простого факта: он печатал двумя пальцами.

Лишь к полудню Окумура завершил этот процесс, справившись с тринадцатью частями. Шифровальщики никак не могли дать заключительную часть, и у Окумура нашлось время критически осмотреть дело своих пальцев. Он заявил, что непристойно вручать столь плохо изготовленный документ, и засел за машинку переписывать самые грязные страницы. Тут подоспели две телеграммы из Токио с незначительными поправками к тексту, шифровальщики принесли четырнадцатую часть, а Номура беспрестанно просовывал голову в дверь, осведомляясь, как идут дела. Конечный итог оказался плачевным - лишь в 13.50 Окумура передал дрожавшему от нетерпения послу готовый текст.

Номура и Курусу лавиной скатились по лестнице посольства, прыгнули в машину и через четырнадцать минут стояли у дверей кабинета Хэлла. Государственный секретарь задним числом негодовал на безответственность японских дипломатов. Он разгневанно писал в мемуарах: "Последняя встреча Номура со мной была организована таким же глупейшим образом, каким он вел переговоры с самого начала. Намерение его правительства, приказавшего провести встречу в час дня, заключалось в том, чтобы вручить ноту за несколько минут до удара по Пёрл-Харбору. Посольство Номура испортило все это, задержав расшифровку. Тем не менее, поскольку Номура понимал необходимость явиться в указанный час, ему бы следовало встретиться со мной точно в час дня, хотя бы у него на руках были тогда лишь первые строки ноты, дав указание посольству подвозить оставшийся текст по мере готовности"{297}.

Хэлл отлично знал, о чем собирались говорить с ним послы. Он продержал их в приемной четверть часа, затем двери кабинета распахнулись. Номура и Курусу наконец смогли выполнить миссию, возложенную на них императорским правительством. О встрече Хэлла с послами госдепартамент передал в печать следующее официальное заявление:

"В 1 час дня японский посол обратился с просьбой, чтобы государственный секретарь принял японских представителей. Встреча была назначена на 1.45 дня. Японские представители прибыли на прием к государственному секретарю в 2.05. Государственный секретарь принял их в 2.20 дня. Японский посол вручил государственному секретарю документ, который рассматривается как ответ на документ, переданный ему государственным секретарем 26 ноября. Государственный секретарь Хэлл внимательно прочитал заявление, врученное ему японскими представителями, затем повернулся к японскому послу и с величайшим негодованием сказал: "Я должен заявить, что во время всех моих переговоров с вами на протяжении последних девяти месяцев я не сказал ни одного слова неправды. Это абсолютно ясно из документов. За все мои пятьдесят лет государственной службы я никогда не видел документа, преисполненного такой гнусной ложью и извращениями - гнусной ложью и извращениями в таких размерах, что до сегодняшнего дня я никогда бы не поверил, чтобы хоть одно правительство на нашей планете было способно на это"{298}.

Хэлл величественно кивнул головой в сторону двери. Послы, молча откланявшись, покинули кабинет в крайнем замешательстве: они еще не знали о Пёрл-Харборе. Чиновник, закрывавший дверь в кабинет, слышал, как благороднейший государственный секретарь бормотал: "мерзавцы, мерзавцы", а дальше непечатная брань{299}.

Легко понять чувства Хэлла. В Вашингтоне, затеяв сложную дипломатическую игру, подверглись той участи, которую готовили другим. Руководителям американской внешней политики оставалось винить только самих себя, а ничто не вызывает такого гнева, как осознание собственного промаха.

* * *

Сильнейшие эмоции вызывает по сей день у политиков, стратегов и историков несравненно более значительный промах - отказ адмирала Нагумо 7 декабря 1941 года продолжить боевые действия у Гавайских островов. В этом пункте сходятся адмиралы, воевавшие друг против друга в ту войну. Победитель Ямамото через год, когда японский флот был уже обожжен войной, заметил в доверительной беседе с другим японским адмиралом: "События показали, что отказ от нанесения второго удара по Пёрл-Харбору был грубейшей ошибкой"{300}. Побежденный Киммель доложил объединенной комиссии конгресса в 1946 году: "Если бы они (японцы) уничтожили тогда запасы нефти, хранившиеся в наземных хранилищах... это бы заставило наш флот отойти к (Тихоокеанскому) побережью США, ибо (на Гавайях) не было нефти для обеспечения операций флота"{301}.

Но вот что писал, безусловно наделенный даром литератора, М. Футида в 1951 году: "Говоря о причинах отхода Нагумо, следует остановиться на гораздо менее логичных рассуждениях, которым часто предаются после войны. Для многих казалось непонятным, почему японцы сразу не захватили Гавайские острова и ограничились ударом по Пёрл-Харбору. Подобные рассуждения возникли благодаря крупному успеху, которым неожиданно закончилось наше нападение. Когда принималось решение о проведении операции, мы вовсе не были уверены в успехе. В то время мы чувствовали себя так, как если бы нам предстояло выдергивать перья из хвоста орла, и, естественно, захват Гавайских островов не входил в наши планы"{302}.