Роберт Леки - Каска вместо подушки

Если у нас был не только кофе, но и алкоголь, мы часто принимались петь. В нашем репертуаре были в основном блатные песни или произведения времен Первой мировой войны. Как-то мы даже пали духом настолько, что принялись хором выводить классические композиции, — падение завершилось мрачным произведением собственного сочинения, к которому нас подтолкнула новость о том, что дивизия готова снова отправляться в бой. На мотив «Фуникули, Фуникула» мы исполняли омерзительную серенаду. Окружив того или иного парня, мы затягивали:

Йо-хо, йо-хо, Плейбой вот-вот умрет,

Йо-хо, йо-хо, Плейбой вот-вот умрет.

Он умрет, он умрет, он умрет, умрет, умрет.

Тогда какого черта?

Ты все равно умрешь!

Мы спели ее всем, кроме Либерала, Артиста и Белого Человека.

Прошел слух, что следующая кампания будет короткой. Она не будет похожа на ту, что была на Гуадалканале и Новой Британии. Она будет бурной и по-настоящему стремительной. А потом «старики» отправятся домой. Мы воспрянули духом.

Резерфорд вновь обрел свой пистолет. Он пришел за ним поздно вечером, когда все были в кино, а я остался один в палатке и печатал письмо при тусклом свете фитилька, сделанного из кусочка каната, опущенного в банку с бензином. Резерфорд и его товарищ вышли из темноты с соблюдением всех правил конспирации. Я был рад избавиться от этой игрушки, поскольку все время опасался, что ее у меня украдут.

— Увидимся дома, — сказал Резерфорд и снова скользнул в ночь.

Мы покинули Павуву. Победители кампаний на Гуадалканале и Новой Британии, мы опять заходили в разинутые пасти десантных кораблей, которые должны были отвезти нас на войну. Никогда раньше мы не были так уверены в победе, и никогда снова не будет ее цепа столь высока.

На Пелелиу шла бойня.

Остров — плоский и безликий — был алтарем, на котором семнадцать сотен человек должны были быть принесены в жертву.

Авиация армии и флота уже основательно перепахала остров. Перед нашим прибытием к Пелелиу подошла армада тяжелых крейсеров и линкоров и несколько дней обстреливала коралловую крепость. Маленький атолл — длиной около восьми километров и шириной около трех, причем в самой широкой части, — был скрыт облаком черного дыма. Это мрачное облако в некоторых местах розовело от пламени пожаров и временами дрожало и сверкало, как неоновая реклама. Грохот разрывов тяжелых снарядов разносился над водой на много миль вокруг.

Наш десантный корабль выплюнул наши плавучие гусеничные транспортеры в полумиле от берега. Мы выкатились из его брюха, как уродливые отпрыски монстра Мартиана, и сразу оказались среди кошмарной какофонии звуков — грохот, свист, рев, шипение, треск — в общем, казалось, что мы являемся свидетелями полного уничтожения маленького острова.

Гигантские военные корабли плавно покачивались на воде позади нас, а впереди находился противник. Самолеты над головой были только наши. Это был момент высшей уверенности, изгона страха смерти. Я окинул взглядом сцену завоевания.

Тяжелые снаряды со свистом летели в сторону берега над нашей головой. Те из нас, кто побывал на Гуадалканале, помнили, как тяжело нам пришлось во время обстрела с моря, и в глубине души сочувствовали противнику. Теперь, когда война приняла другое направление, мы могли себе позволить некоторое благородство. Изящные эсминцы и корабли с ракетными установками двигались грациозно, как породистые лошади. Когда ракетные суда производили свои смертоносные залпы, раздавался чудовищный грохот, а небо над ними темнело.

Сейчас великое безумие постепенно сходило на нет. Занавес огня поднимался. Охваченный восторженным возбуждением, я оглянулся, чтобы еще раз увидеть наш десантный корабль. На палубе толпились матросы: одни махали нам вслед, другие потрясали кулаками в сторону Пелелиу, словно зрители, следящие за представлением гладиаторов.

И вдруг как-то сразу наступила тишина.

Взревели моторы транспортеров, и мы двинулись в сторону облака дыма.

Я немного приподнял голову над планширом, поскольку находился на месте пулеметчика. В соседнем транспортере аналогичное место занял Здоровяк. Он заметил, что я на него смотрю, кивнул в сторону острова и ухмыльнулся. Я понял, что он имел в виду, и сделал жест, который должен был означать, что все идет как надо.

— Черт знает что! — крикнул я в ветер и шум.

Здоровяк еще раз ухмыльнулся, выразив полное со мной согласие. Как раз в этот момент послышался странный удар в стальной борт нашего плавсредства, за которым последовал сдавленный звук. Воздух наполнился треском рвущейся стали, то там, то здесь показались фонтанчики и гейзеры воды.

Противник нас приветствовал! Нас встречали минометным и артиллерийским огнем. На острове Пелелиу нас ждали десять тысяч японцев, десять тысяч отважных, целеустремленных и умелых бойцов. Да, именно умелых. Падал ужасный дождь и, пока мы добрались до берега, изрядно поработал над нами.

При первом взрыве Здоровяк и я быстро нырнули под планшир, и я больше не осмеливался высовываться, пока мы не подошли на тридцать метров к берегу.

Наш транспортер находился в первой волне наступления, и, тем не менее, берег уже был покрыт разбитыми и горящими транспортерами, телами раненых и убитых. Белый песок был изрыт глубокими воронками, которые со стороны казались зелеными, — в них прятались одетые в камуфляж морские пехотинцы.

Мы остановились.

Вместе с лейтенантом Долгий Ящик из роты F, к которому я был назначен вместе с Грязным Фредом и послушным Близнецом, я перепрыгнул через борт нашего плавсредства и быстро выкопал для себя нору. Позади меня разорвался снаряд. Взрывной волной находившегося поблизости человека отбросило в одну сторону, а его ноги в высоких, зашнурованных ботинках, предназначенных специально для ходьбы в джунглях, — в другую. Это был парень, с которым мы вместе были на Новой Британии и который, когда сзади меня появились японцы, открыл огонь над моей головой. Кажется, он был жив, но война для него уже закончилась.

Лейтенант Долгий Ящик пытался что-то сказать, но я ничего не слышал и знаками показал ему, чтобы он написал все, что хочет. Он пожал плечами и отмахнулся. Значит, ничего важного. В это время впереди показался еще один морской пехотинец. Его лицо было искажено страхом. Он одной рукой крепко сжимал другую, на которой был отстрелен кончик указательного пальца, — обрубок ярко алел, как римская свеча. Это был капрал, заработавший неприязнь Хохотуна на Гуадалканале в ночь, когда произошло сражение на Типару. Тогда наш пулемет, поставленный им, шлепнулся в грязь. По-моему, на его лице, помимо страха, читался восторг и облегчение.