Ирина Баранчеева - Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

Только одному Борису удалось сохранить с отцом хорошие отношения. Как художник он постепенно добивался признания, и Шаляпин был им доволен. Он даже снял Борису студию в Париже, где тот мог работать, и иногда, довольный успехами сына, охотно помогал ему материально.

Первоначально в среде эмиграции Борис получил известность как создатель яркой галереи портретов отца. Его первая выставка состоялась в фойе лондонского театра «Ковент-Гарден» в 1927 году во время выступления там Шаляпина. Картины Бориса имели большой успех, его хвалила английская пресса. Постепенно ему стали заказывать портреты многие известные люди, и Борис, представлявший свои картины на выставках русского искусства, становился популярен. Увидев один из его рисунков, «глубоко очарованный» И. Е. Репин написал Шаляпину: «Достоин своего отца этот молодой богатырь! Браво, Шаляпин, браво Борису Федоровичу. Браво! Я счастлив, что еще могу радоваться такому божественному созданию…»

Сердечного, скромного, интеллигентного Бориса, очень похожего на мать, любили многие друзья и знакомые Шаляпиных. Он подолгу жил у Горького в Сорренто, на вилле «Иль Сорито», делая пейзажные наброски итальянской природы, но так и не сумев написать портрет Горького. В 1929 году Борис гостил у Рахманинова в Клерфонтене и тогда же создал первый портрет композитора. Именно в это время Шаляпин прислал своему другу письмо с трогательной благодарностью за сына: «Твое отношение к Боре совершенно очаровало меня. Если бы ты знал, как возвышенно кладется в его душе это твое отношение и как он горд твоими чувствами к нему. Словом, и он, и я с ним чувствуем себя счастливыми — а это ли не радость!»

Однако доброе отношение Шаляпина к Борису не распространялось на других детей, у которых дела обстояли менее удачно. Например, на Федю, который было съездил в Америку в поисках работы, но из-за отсутствия визы недолго там задержался и, так и не добившись ничего, снова болтался без дела в Европе. Иногда ему удавалось кое-что сделать в кино, но чаще всего он оставался без работы… и без денег. И тогда начинались неприятности. С наивной откровенностью Федя писал матери о своих отношениях с женой: «Когда у нас есть деньги, мы живем дружно, а когда их нет, то ругаемся». Нетрудно предположить, что ругались они больше.

Когда не было работы в кино, Федя под чужой фамилией играл в труппе Михаила Чехова. В театре он имел успех, критики отдавали должное его таланту, но материально Федя по-прежнему оставался неустроен. И в эти тяжелые моменты он, уже взрослый женатый человек, как ребенок, звал на помощь свою маму: «Помни, что ты для нас так же дорога, как солнце всему тому, что живет и без солнца погибает».

В спокойные моменты он рассказывал ей о своих встречах с Натальей Александровной и Сергеем Васильевичем Рахманиновыми, которые были единственными маленькими радостями его трудного эмигрантского существования. Федя никогда не забывал упомянуть о том, что Рахманинов всегда спрашивает о ней и очень хотел бы ее увидеть. «Он очень хороший человек, — писал Федя о Рахманинове, — и все они очень милые люди и тебя любят и без конца уважают».

С первых лет в эмиграции, когда Федя снова встретился с Рахманиновым во Франции, он был частым гостем в доме композитора в Клерфонтене. Беззаботно жил там, наслаждаясь гостеприимством хозяев, а когда к дочерям Рахманинова Ирине и Татьяне приезжали подруги, Федя поддразнивал этих девиц, делая вид, что во всех в них влюблен. Рахманинов по-отечески опекал его, иногда ему подыгрывал, иногда останавливал его в чрезмерных шутках и дурачествах. А когда начинались воспоминания о России, Рахманинов часто говорил Феде: «Вот кого бы я хотел повидать, так это Иолочку». Она оставила о себе прекрасное, солнечное воспоминание.

Некоторый взлет в Фединой карьере в кино пришелся на 1932 год, когда он был занят в работе над фильмом «Дон Кихот» с Шаляпиным в главной роли[25]. Это была не экранизация оперы Массне, а самостоятельный фильм, сценарий к которому написал французский писатель Поль Моран, а музыку — композитор Жак Ибер. Натурные съемки проходили в Испании и на Ривьере, около Ниццы. Шаляпин сделал красивый жест — взял в дело Федю (тот был одним из помощников режиссера), и это говорило о том, что несмотря на все стычки и недоразумения между ними, Шаляпин все-таки любил своего младшего сына. «Он странный мечтатель, но очень хороший, порядочный мальчишка», — писал о нем Шаляпин Ирине. Однако деловые и профессиональные качества Феди вряд ли могли удовлетворить Шаляпина.

Хуже всех приходилось Лиде. Она со вторым мужем Михаилом Зеличем жила почти на грани нищеты. С детской мечтой о карьере драматической актрисы в эмиграции пришлось расстаться. В Париже Лида занялась живописью: рисовала афиши, делала декорации для спектаклей труппы Татьяны Павловой (ей платили за это копейки). Позже Лида начала учиться пению у Варвары Ивановны Страховой-Эрманс, бывшей солистки Русской частной оперы Мамонтова и давней знакомой ее родителей. У Лиды оказалось небольшое, но очень приятное контральто. Среди прочего она разучивала и партию Федора в «Борисе Годунове», мечтая когда-нибудь выступить в этой опере вместе с отцом.

Однако главной неотвязной проблемой всех детей Шаляпина, оказавшихся в эмиграции, по-прежнему оставалось безденежье и стремление «найти столь желанную работу», которая позволила бы сносно существовать и избавила от унизительной необходимости просить все время денег у отца. Но пока это получалось плохо, и эта бесконечная борьба за выживание изматывала их, лишала сил, подавляла морально. Даже в письмах Лиды к матери, несмотря на весь ее оптимизм, спасавший в самых тяжелых жизненных ситуациях, все чаще начали проскальзывать грустные ноты: «Много забот, много дум, много обид, много тревог. Одно то, что ты далеко от нас, совсем замучило меня, одно это приводит во мрак! Мамочка моя!!!»

Теперь она особенно часто вспоминала свое детство — их увлекательные поездки по итальянским городам, различные эпизоды их жизни в России, когда все они были близки друг к другу и Шаляпин был добрым, любящим отцом, с которым они весело пускались во всевозможные авантюры в редкие моменты их отдыха вместе, а их милая мамочка была рядом с ними, оберегая и охраняя их от всех тревог. Как получилось, что в один момент они лишились всего? Временами Лида невольно вновь возвращалась к этому вопросу и так и не могла найти на него ответ. Все, что произошло с их семьей, с их страной, с их домом, казалось чудовищным, непостижимым.

В декабре 1931 года, незадолго до Рождества, Лида писала матери: «У меня страшная ностальгия по родным краям, по снегу, по морозу… Все вспоминаю, как проводили это время, когда были вместе, когда были молоды и беспечны, как наша мамуля думала о нас и из жизни делала нам сказку. Ведь это была сказка… А теперь… Думали ли мы, что судьба так распорядится нами? Почему? За что? Правда, как мало радости на нашей печальной планете!!!»