Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости

— Следовало бы, однако, предать ее христианскому погребению. Поговорим в воскресенье с нашими иереями, — весело сказал Куприн, потирая руки.

По старому обычаю, по воскресеньям после обедни духовенство обедало в помещичьем доме.

Обычай этот захотел восстановить Александр Иванович, несмотря на то, что в церкви у обедни мы не бывали.

Тем не менее в первое же воскресенье Александр Иванович послал слугу дяди Коки — Якова Антоновича — пригласить к нам на воскресный пирог не только батюшку и дьякона, но и псаломщика.

Поданные для водки рюмки отец дьякон сразу отверг и сказал:

— Нам бы другую посудину. Здесь и выпить-то всего ничего.

Недоволен он остался и стаканами и просил дать чашки.

Когда пирог был съеден, а влаги выпито весьма достаточно, Александр Иванович обратился к священнику:

— А что, батя, не предать ли ногу христианскому погребению? Ведь нехорошо, что покойник лежит в могиле без ноги, а нога в доме. Вот как раздается ночью стук и треск полов, супружница моя пугается. Будит меня и говорит: «Саша, это что же, „скарлы-скарлы, нога липовая“ ходит?»

— Нда-а, — протянул священник, — соблазн, соблазн. Может, оно и ходит.

Но тут появились празднично одетые молодые девушки, посланные матушками за отцами, которые, чтобы вернуться к себе на Попиху, нуждались в поддержке.

Сразу после приезда Александр Иванович приступил к осмотру окрестностей.

«Вчера я ездил в Высокий лес с управляющим, — писал он Ф. Д. Батюшкову. — Там чудесно. Миллиарды ландышей. Огромные кулики, каких я никогда в жизни не видал. Они даже парят в воздухе, держа крылья неподвижно несколько секунд. Говорят, есть там также рябчики, тетерева, бекасы и утки. Я с лесником Иваном уже подружился».

Во время прогулок, после утреннего чая, мы обошли с ним деревни Никифорово, Трястенку, Круглицы, Козлы, Звонцы, отстоявшие недалеко от усадьбы. Решались мы и на далекие путешествия. Ходили на мельницы, стоявшие на реке Звони и лесных речонках, Ижени и Вороже.

— Вот что, Маша, — сказал как-то Александр Иванович, — теперь жара и, говорят, везде сухо. Болото возле Высокого, наверное, подсохло, и можно пробраться в глубь этого таинственного, как называет его Федор Дмитриевич, «девственного» леса.

Дороги на Высокое мы не знали, поэтому Куприн решил зайти сначала в лежавшую на пути деревню Бурцево и расспросить там лесника Ивана, как пройти дальше. Ивана мы не застали. Он, по словам жены, ушел к свояку в Окунево, где в тот день варили пиво. Но она подробно объяснила, у какой березы надо повернуть на тропинку через поле и где дальше, у большого камня, будет поворот на правую руку, а тут тебе и Высокое.

Мы добрались до леса. Он был очень запущен. Всюду виднелись неряшливые порубки. Лес никем не охранялся, и крестьяне беспрепятственно вырубали его не только на дрова, но и на постройки.

Соседние помещики не раз указывали на это и Батюшкову, но он отвечал, что на доходность своего имения давно махнул рукой, предпочитая мир ссоре с крестьянами.

Мы шли дальше по едва заметной, заросшей тропинке. Лес становился гуще. Скоро тропинка заглохла, и сквозь чащу пришлось пробираться с трудом.

Солнце сюда не проникало, было сумрачно.

Я устала, хотелось отдохнуть, но сесть было негде.

— Пройдем еще немного, может, там будет полянка, и ты отдохнешь, — сказал Александр Иванович.

Но вышли мы совсем не на полянку, а к стоящему высокой стеной бурелому. Вперед и влево за ним ничего не было видно. Справа тянулось болото, затянутое ряской и водяными растениями. Конец его также где-то терялся. Пахло гнилью, и пронизывало холодной сыростью.

Мне казалось, что в этом буреломе скрываются звери. Они притаились и следят за нами.

— Какая жуть, Саша, уйдем скорее, я боюсь.

— Да, действительно, веселенькое местечко это Высокое. Пойдем, Маша, а то ты, пожалуй, схватишь малярию.

Теперь, кажется, спустил с себя не только семь потов, но и чуть ли не семь петербургских шкур и с завтрашнего дня начну на своем чердаке работать.

— Я бы чего-нибудь еданул, Маша, — на другой день после чая сказал мне Александр Иванович. — Хорошо немного заправиться перед работой. — И он с большим аппетитом съел яичницу и холодное мясо.

Через несколько дней, когда Александр Иванович после завтрака собирался идти наверх, я заметила, что блуза на нем странно топорщится спереди. Я подошла и одернула ее. И вдруг оттуда вывалилась небольшая подушка.

— Это что же такое?!

— На табурете сидеть слишком жестко, так я беру с собой подушечку.

— А вот я посмотрю сейчас, как ты там устроил свой рабочий кабинет.

— Да нет, зачем, лучше не ходи, Маша.

Но я уже шла по лестнице.

Оказалось, что около стены было густо уложено сено, покрытое каким-то рядном.

— Вот так рабочий кабинет!

— Видишь ли, я лежу, когда обдумываю, а потом незаметно засыпаю. После завтрака работа идет туго.

И со следующего дня с завтраками было покончено.

Теперь Куприн работал по-настоящему. Но на какой из прежних тем он решил остановиться, я не знала. Об этом он молчал. Когда мамаша его спрашивала: «О чем ты сейчас пишешь, Саша?» — он сердился.

Мне очень нравилось читать произведения Тургенева, Достоевского, Толстого в старых журналах «Современник» и «Отечественные записки», казалось, что они только сейчас написаны и изданы. Перечитывала также писателей и поэтов восемнадцатого века.

— Сегодня, Маша, я начну учить тебя играть в преферанс, — сказал Александр Иванович, входя в библиотеку. — На лужайке перед балконом, под тенистой березой, я приготовил ломберный стол. В ящике оказались мелки от попа-арендатора, и даже щетка, чтобы стирать записи после игры. Я понимаю, тебе не хочется уходить из библиотеки, но мама скучает без преферанса. Здесь не Крым и не дача под Петербургом, где у нас целые дни толкались гости, развлекавшие ее. Читать она долго не может — слишком слабы глаза. И единственное развлечение, к которому она привыкла во Вдовьем доме, — это преферанс. Что ты читаешь? — взял у меня из рук книгу. — А, Державин, — «старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил»{105}.

Он захлопнул книгу и, сказав, «открою что-нибудь наугад», прочел:

Река времен в своем стремленьеУносит все дела людей.И топит в пропасти забвеньяНароды, царства и царей…{106}

— Какое великолепное стихотворение! Звучное, торжественно пышное, и в то же время полно глубокого содержания. Думал я о том, как назвать мой новый рассказ. Все казалось мне мелким и некрасивым. «Река жизни» — так он будет называться. На днях перепишу его еще раз и тогда прочту тебе, Маша.