Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи

1966-й был и первым «выездным» годом. Л.Н. отправился в Прагу на Археологический конгресс. На вокзале его встретил П. Савицкий. «Мы несколько раз встречались, — писал потом Гумилев, — долго гуляли, он рассказывал мне о пережитом»653.

1967-й был радостнее; наконец-то произошли существенные изменения в комнате на Московском, 195. Л.Н. познакомился со своей будущей женой еще в 1965 г. Москвичка Наталия Викторовна была художником-графиком, иллюстратором книг. 15 июня 1967 г. она переехала в Ленинград. Месяца два до этого от Л.Н. не было никаких известий, и Наталия Викторовна забеспокоилась. Ответ был на открытке и типично гумилевский: «Кончаю корректуру «Древних тюрок». Жду в назначенный срок. Уже вымыл пол»654.

Комната на Московском проспекте была его первым собственным пристанищем, где он прожил до женитьбы Шлет. «В квартире, — вспоминает Наталия Викторовна, — жил даже свой «родной» милиционер, который, очевидно, по долгу службы спрашивал: «Это что ты там пишешь, Лев Николаевич? Хунны твои — это за Китай или против Китая?» — «Да, против Китая, Николай Иванович». — «Ну, тогда больше пиши, а бумажки-то рви, в уборной не оставляй!» Милиционер имел в виду рукописи»655.

В комнате Л. Гумилева появилась хозяйка, забросившая полностью свои дела ради Льва Николаевича. Стало чисто, ухоженно; дом сделался гостеприимным, хлебосольным. Хорошо знавший Л.Н. известный писатель Дмитрий Балашов отмечал, что Наталия Викторовна подарила Льву Николаевичу «лишние» десять-пятнадцать лет жизни, в которые он как раз и сумел подготовить, напечатать и тем спасти от уничтожения свои основные труды656. Да, с трудами пошло веселее: в 1967 г. вышли наконец «Древние тюрки», и Л.Н. мог полностью сосредоточиться на завершении «Степной трилогии». Она была подготовлена именно в эти годы. Начал он и серию статей об этногенезе. Летом они жили в квартире Наталии Викторовны в Москве, а в «рабочий сезон» (осень—весна) на Московском проспекте. Установился некий режим, видимо, неплохой для здоровья Л.Н.

А годы были нелегкими; три из них заняла «битва за наследие» Анны Ахматовой. Это — особая тема.

9.1. Разграбление двух архивов

Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее ж недр.

Не теряйте отчаяния.

Судьба Н. Н. Пунина была страшной. В 1949 г. его арестовали «всерьез». С. Михайловский пишет, что последним, кто его видел, оказалась А.А657. А прощанием с ушедшим звучат ее стихи:

И сердце то уже не отзоветсяНа голос мой, ликуя и скорбя.Все кончено. И песнь моя несетсяВ пустую ночь, где нет тебя.

Забыла ли все А.А., простила ли? Странно, но во всей статье Михайловского нет и упоминания о том, что он был... мужем А.А. О ней биограф Пунина вспоминает, лишь говоря о событиях 1941 г., связанных с эвакуацией в Ташкент. Туда же, позднее, приехали Пунины с тяжело больным Н. Н. Ахматова встречала их на вокзале. Они не виделись полгода, но свидание оказалось недолгим.

Уйдя из жизни, Н. Пунин не оставил в покое Л.Н. Пунинские родственники напомнили ему о себе сразу после смерти А.А. Надо пояснить, кто они: Ирина Николаевна — дочь Н. Н. Пунина, и Анна Каминская — внучка. Об этой, по мрачной шутке М. Ардова, «пунической войне», можно судить, вспоминая очень эмоциональные рассказы самого Л.Н., или по очень обстоятельной статье профессора Ю. К. Толстого в журнале «Правоведение»658.

Л.Н. вспоминал, что они с матерью задолго до ссоры договорились, что весь ее архив перейдет в Пушкинский Дом. Это исходное положение для нас при оценке всего, что произошло дальше. Вместе с тем оно должно было быть основным для всех остальных (включая и юридические инстанции), но этого не произошло. С обидой Л.Н. говорил о мощных организациях — Союзе писателей СССР и Академии наук СССР, которые должны были бы его поддержать, но уклонились.

А атаковали его как раз те люди, которые должны были бы помочь и поддержать: Ардов-младший и еще более резко, если верить устным воспоминаниям самого Л.Н., Ардов-старший. Логика была малопонятной. М. Ардов (т. е. Ардов-младший) вспоминал об этом так: «Почти все друзья Анны Андреевны выступили на его стороне», но... «сам факт этого суда повлиял на меня очень сильно и в конце концов отбил охоту тесно общаться с Гумилевым»659.

Здесь нелогично все, особенно если прочитать следующую фразу воспоминаний М. Ардова: «В этом деле он (Л.Н.) действовал как-то странно, в течение продолжительного времени никаких шагов не предпринимал, в результате почти все бумаги Ахматовой были Луниными распроданы и оптом, и в розницу — и в государственные архивы, и частным лицам». Значит, Л.Н. был виноват лишь в том, что поздно спохватился? Но ведь легко понять, что при его сложных, очень сложных (мягко выражаясь) отношениях с матерью все последние годы ее жизни не так просто было ему решиться на подобный шаг. Хорошо зная Л.Н., я мог бы удивляться отнюдь не тому, что он сделал это с опозданием, а тому, что нашел в себе силы это сделать вообще. Но это было необходимо.

«Ардовская логика» почему-то оказалась заразительной. Ее разделила и большая приятельница А.А. — Ольга Берггольц, помогавшая ей в самые трудные годы, и Павел Лукницкий, знавший Л.Н. еще в 20-е гг., когда тот был мальчишкой. Лев Николаевич потом обижался, что П. Лукницкий говорил с ним о суде «тоном следователя». А ведь это был один из самых близких ему людей в 20-х гг.. Позицию Ардовых разделяла и знакомая Л.Н. по Эрмитажу — И. Немилова.

Если коснуться формальной стороны дела, то дело обстояло так: когда Л.Н. был арестован второй раз, а имя самой А.А. фактически находилось под запретом, а средства к существованию добывались с огромным трудом и нерегулярно, А.А., боясь, что после ее смерти рукописи попадут в чужие руки, составила завещание в пользу Пуниной и ее дочери Каминской. После 1953 г. возникла другая ситуация: Л.Н. был реабилитирован (1956 г.), возвратился в Ленинград. Ахматова аннулирует сделанное ранее завещание, считая, что сын — ее единственный наследник. Отношения ее со Львом в последние годы жизни в этом ничего не меняют, поскольку и отношения с Пуниной и Каминской были отнюдь не безоблачны. «Ухаживать за А.А. было некому. Пунина и Каминская, — пишет очень осторожный Ю. К. Толстой, — тяготятся уходом за ней... Ахматова мотается по друзьям и знакомым»660. Да и у самой А.А. искренне прорывалось: «Ирочка и Аничка никогда не помнят ничего, что меня касается. Они хотят жить так, будто меня не существует на свете. И это им удается вир-ту-о-зно!»661 Это было сказано в 1965 г.