Вениамин Каверин - Литератор

Впрочем, необходимо отметить, что не всегда о литературе молчат. Организованы чтения, связанные с наследием Федина, Тынянова, Пастернака, и на этих чтениях, по меньшей мере на Тыняновских, как раз говорят, главным образом, о литературе. И то, что произносится с кафедры, впоследствии проникает в печать или в виде статей о самих чтениях, или сборников, содержащих наиболее интересные и важные доклады. Но эти чтения все-таки принадлежат не собственно литературе, а истории и теории ее, а собственно о литературе пишут читатели в своих подчас проницательных и глубоких посланиях.

Я приведу здесь несколько моих ответов на письма читателей, которые можно разделить тематически. Часть из них относится к моей сказочной повести «Верлиока», другая — к истории работы над романом «Перед зеркалом», третья — к моему последнему роману «Наука расставания». Впрочем, это разделение весьма условно и схематично, так как многие читатели пишут сразу о нескольких книгах, причем иногда не только моих.

Я не упоминаю о том, что в продолжение сорока лет, прошедших с выхода в свет первого издания романа «Два капитана», я не перестаю отвечать на письма школьников и полярников, для которых этот роман, по-видимому, дорог и близок. Конечно, читатели этой книги не ограничиваются только школьниками и исследователями Арктики. Меня спрашивают, кто были прототипами моих героев, какими материалами и жизненными наблюдениями я воспользовался для работы над этой книгой, и т. д. Любимый вопрос молодых читателей касается дальнейшей судьбы героев романа, оставшейся за пределами книги. Это значит, что Катю и Саню воспринимают зачастую как реально существовавших или даже существующих людей.

Вопросы нравственной позиции литератора также глубоко интересуют моих читателей. Об этом говорит, в числе многих других примеров, в частности, моя короткая переписка с философом А. А. Матюшиным. С публикации этих писем, как наиболее содержательных, мне и хотелось бы начать.

Разумеется, чем умнее, глубже письмо моего корреспондента, тем и интереснее и ответственней я стараюсь ему ответить.

Уважаемый А. А.! (Извините, забыл Ваше имя-отчество.)

Признаться, Ваше письмо поставило меня в тупик. Я недостаточно начитан в философии, чтобы оценить Вашу необычайно интересную статью, как она этого заслуживает. Пока можно сказать, что Вы совершенно верно определили мою литературную позицию, которая действительно тесно связана, в частности, со Стивенсоном. Мысли Гёте столь же просты, как и глубоко содержательны. Я перечитаю статью еще раз и тогда, может быть, напишу Вам что-нибудь дельное. Пока скажу, что мысли Гёте о значении традиции необычайно подходят к нашей литературе последних лет и что Ваша статья натолкнула меня на мысль сопоставить два обзора литературы XIX и XX веков. Столкнуть, может быть, одного из сегодняшних критиков с Белинским и показать неотъемлемость традиций как духовной атмосферы для второго и полное непонимание этого вопроса первым.

Сейчас я занят окончанием своей новой книги и вынужден откликнуться на Ваше письмо более чем поверхностными соображениями. Большое спасибо за книгу и Вашу статью.

С глубоким уважением

21 ноября 1982 г.

С вашими соображениями о том, как важно иметь школу, я в полной мере согласен. Тем более что сам в 20-х годах имел счастье не только наблюдать жизнь литературной школы, но и (по касательной) принадлежал к ней. Все, что Вы пишете о необходимости и возможностях школы, вполне совпадает с моим представлением. Более того, я не сумел бы определить понятие «школа» так ясно, как это сделали Вы. Поиски «необходимого» в далеком прошлом — мысль глубокая и побуждающая к дальнейшим размышлениям на эту тему. Лекцию проф. Шпета я слышал в 20-м году не в Ленинградском, а в Московском университете. Я думаю, что его философское наследие как раз и содержит то «необходимое», которое конструирует современную философскую мысль. Но, к сожалению, тогда я был 19-летним студентом-первокурсником и не запомнил ничего, заслуживающего внимания.

О книге Пастернака «Воздушные пути» я написал рецензию, которая будет напечатана в «Новом мире»[175]. Мне кажется (об этом я не написал), что не просто «старая» литература созвучна его прозе, но конкретно русская литература XVIII века, допсихологическая и, так сказать, двухмерная. 3-е измерение, характер, отсутствует (если не считать характера автора). Впрочем, кажется, Пастернак сам пишет об этом в начале «Охранной грамоты».

Любопытное совпадение: в день получения Вашего письма я как раз читал «Полковника Шабера». Это нужно было мне для автобиографических заметок об одном из своих первых рассказов, неопубликованных и написанных под влиянием Лео Перуца «Прыжок через тень» и Амброза Бирса. Из этого следует, что мое отношение к традиции было совершенно определенным, едва я взял в руки перо.

Желаю Вам всего доброго и благодарю за письмо.

16 января 1983 г.

Уважаемый Иван Федорович!

Благодарю Вас за то, что Вы занялись творчеством Вагинова. Вы совершенно правы, он был замечательным и, к сожалению, незаслуженно забытым поэтом. Его стихи я ставлю значительно выше прозы, но и в прозе он занял свое неповторимое место. Я знал и любил его. Мы часто встречались у Тихонова, и, кстати, он присутствовал на том вечере у Тихонова, когда Маяковский прочитал свое стихотворение «На смерть Есенина». В своих воспоминаниях я не случайно упоминал Вагинова как личность, представляющую собой антипод Маяковского[176]. Разительное несходство с ним мне кажется характерной чертой Вагинова. Однако, к моему глубокому сожалению, я ничем не могу помочь Вам. В моем архиве нет стихов, писем, каких-либо других материалов, связанных с Ватиновым. От всей души желаю Вам успеха. Ваша работа имеет бесспорное значение для истории русской литературы…

7 марта 1981 г.

Дорогая Маша!

Спасибо за умное, талантливое письмо. Ты нашла самую определяющую черту этого романа и написала о ней с многообещающей простотой. Дело в том, что в работе над прозой это случается часто, в особенности когда пишешь роман: мучительно и долго обдумываешь центральную мысль, связанную с жанром, стилевой манерой, а потом забываешь ее, погружаясь во множество хлопот, определяющих в конечном счете композицию, характер и прочую хурду-мурду, для которой в теории литературы еще не нашлось подходящего термина. Так, между прочим, было и с романом «Перед зеркалом». На первой странице первой редакции я записал центральную мысль романа, потом — забыл ее и с удовлетворением наткнулся на нее после того, как через четыре года была окончена книга.