Реджинальд Пэйджет - Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над ним. 1939—1945

Затем еще один вопрос права возник перед другим американским трибуналом по делу Антона Достлера (генерал пехоты вермахта во время Второй мировой войны; в первом военном трибунале союзников Достлер был признан виновным в военных преступлениях и приговорен к смерти через расстрел. – Пер.), которое изложено в первом томе «Судебных отчетов по судам над военными преступниками». Данный отчет начинается со страницы 22, и этот вопрос относится к примечаниям по делу – они изложены не полностью – на странице 30, где говорится: «Военный трибунал по процессу Достлера принял решение, что положения статьи 63 Женевской конвенции к данному делу неприменимы. Как принято, доводы военного трибунала не приводятся». (Это был американский суд.) «Решение военного трибунала по данному вопросу находится в соответствии с директивным решением Верховного суда Соединенных Штатов по делу японского генерала Ямаситы», и затем изложены доводы по обоим решениям в деле Ямаситы. Американский военный трибунал по делу Достлера проводился вслед за ним, после чего вопрос права встал перед французским судом над Робертом Вагнером (1895–1946, с 1925 г. гаулейтер, шеф гражданского управления оккупированного Эльзаса. – Пер.), что изложено в третьем томе «Судебных отчетов по судам над военными преступниками» на странице 50. В отчете говориться: «Лицам, обвиненным в военных преступлениях, права военнопленных не предоставляются. Общепризнанным правилом считается то, что лицо, обвиненное в совершении военных преступлений, не имеет права, в соответствии с положениями суда над ним, на преимущества статуса военнопленного, предоставленные Женевской конвенцией 1929 г.». Французский апелляционный суд в своем решении делает интересный вывод, что Вагнер не имел права на обладание правами военнопленного и по французскому законодательству – не только на основании Женевской конвенции, но также на основании французского права, по той причине, что его судили не в качестве военнопленного за инкриминируемые ему правонарушения, совершенные во время пребывания в плену.

По моему мнению, эти прецеденты полностью опровергают утверждение моего высокообразованного друга, которое было отклонено каждым трибуналом, перед которым оно выдвигалось. Более того, я удивлен, что через столько лет оно всплыло вновь. Однако мне хотелось бы обратить внимание на момент, о котором я упоминал ранее, – на самом деле этот обвиняемый во время суда над ним не является и не являлся военнопленным. Согласно закону, положения, на которые ссылается мой ученый друг, были бы неприменимы к нему, даже если бы он таковым и являлся. Американский трибунал в деле фон Лееба и других, которые я только что зачитывал, указал, что, по его мнению, не имеет значения, был ли обвиняемый на самом деле все еще военнопленным или его лишили такого положения. Я полностью согласен с мнением, что не имеет. Но, как было сказано, видимо, в связи с жалобой по поводу того факта, что нынешнего обвиняемого уволили из немецкой армии и лишили статуса военнопленного, то на этот счет я бы сказал следующее. Вермахт, германские вооруженные силы, прекратил свое существование в качестве военной организации. Полномочиями оккупационных властей огромное количество военнопленных репатриировали из Англии и других стран, где они находились в плену, в их собственную страну и демобилизовали. Что касается тех, кто находился в тюремном заключении в Британии, то их отбирали по рангу начиная с младших чинов. 8 августа 1948 г. этого обвиняемого по факту вернули в Германию, а по сути уволили из вермахта и лишили статуса военнопленного. Подошла его очередь для репатриации, и его репатриировали бы, если бы против него не были выдвинуты обвинения, ожидающие рассмотрения. В тот же день его, как обычного гражданского, отпустили бы на свободу в Германии. Но тот факт, что против него намеревались выдвинуть обвинения, помешал обвиняемому выйти на свободу. И с этого дня – и только с этого дня – он отбывал заключение уже не как военнопленный, которым являлся до этого момента, со всеми привилегиями своего звания, положенными военнопленному, но именно с этого дня – и только с этого дня, – он содержался под стражей как заключенный, ожидающий суда по обвинению в военном преступлении. Однако с этого дня он перестал быть как военнослужащим вермахта, так и военнопленным; в данном судебном разбирательстве его положение ничем не отличается от положения других заключенных, и данное разбирательство совершенно легитимно и находится в полном соответствии с военно-уголовным правом.

Хочу еще добавить кое-что насчет предвзятого мнения, которое мой друг высказал в своих возражениях, и его предположений насчет того, что поскольку его заявление не принято, то обвиняемому исходя из положений Королевского предписания не будет гарантирован справедливый суд. Я выслушал это мнение с сожалением, ибо оно исходит от английского адвоката, защищающего данного обвиняемого. Мой друг глубоко заблуждается, утверждая, что именно такова истинная юридическая мотивировка Королевского предписания и, следовательно, уставов Международных военных трибуналов и закона № 10 Международного контрольного совета (орган верховной власти в оккупированной Германии, образованный после Второй мировой войны державами-победительницами; в подчинении Контрольного совета находилась Межсоюзническая комендатура, осуществлявшая властные полномочия в разделенном на оккупационные секторы Берлине. – Пер.), на основании которых действовали в этой стране различные американские суды, то есть законов Контрольного совета, утвержденных всеми четырьмя оккупационными администрациями и которые, при необходимости, применимы также и к нашему судебному разбирательству. И хотя на самом деле у нас имеется собственное Королевское предписание, они, возможно, понадобятся нам, поскольку все эти предписания предусматривают значительную модификацию обычных правил о доказательствах, применяемых в английских военных и гражданских судах, и, осмелюсь сказать, также и правил, применяемых в судах других стран. Хотя мой опыт военных трибуналов наводит меня на предположение, точнее, на уверенность, что английские правила о доказательствах неприменимы в судах тех стран, чья система правосудия основана на гражданском праве, истинная причина, почему это так существенно, следующая: преступления, в которых обвинялись эти люди и в которых обвинен этот подсудимый, имеют такие размеры и неизбежно включают в себя, как утверждается, такую массу ужасных деяний, распростирающихся на значительный отрезок времени и на такие обширные территории, что было бы совершенно невозможно применить к их доказательству тот тип правил, которые мы используем в гражданских делах. В отличие от дел по международным военным преступлениям, почти каждое дело в нашей собственной стране соотносится с определенным моментом времени и конкретным местом происшествия, относящимися к гражданскому делу. И было бы просто невозможно даже только представить факты любому трибуналу путем медленного и кропотливого процесса доказывания в соответствии с нашими английскими правилами о доказательствах. По французским или голландским правилам это выглядело бы совершенно иначе, однако по нашим английским правилам о доказательствах такое было бы абсолютно невозможно, в частности потому, что масса доступных для доказательства материалов и другая кипа бумаг, которую мы намерены – если вы отвергнете наши утверждения – выложить перед вами, будут состоять из официальных немецких документов, захваченных союзниками на завершающих стадиях войны и после прекращения военных действий и которые, как мы считаем, в качестве доказательств более убедительны, чем то, что могли бы сообщить свидетели любой национальности, особенно немецкие свидетели, дающие показания здесь и сейчас в соответствии с обычными правилами английского судопроизводства. Материалы, которые нам придется представить вам, состоят из этих самых документов, которые были изданы в то время и которые докажут относящиеся к делу факты в более сжатой форме и, по моему мнению, более убедительно, чем это могло бы быть сделано посредством любых устных показаний, даже если бы имелась возможность представить такую же массу свидетельских показаний, которая оказалась бы доступна в настоящее – или в любое другое время после завершения военных действий.