О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
«Поэту» принадлежали талант Лурье и чувство прекрасного, «гражданину» – его благородство и храбрость. Их сочетание создало феномен, известный нам как «литератор Лурье».
Ваша честь, уважаемый суд, прошу приобщить мои показания к свидетельствам защиты. Господа присяжные заседатели, берите же скорее книги в руки и не судите его, не прочитав.
Интернет-журнал «Гефтер»
4 апреля 2016
Соня Тучинская. Про Самуила Лурье – человека совершенного
Я вежлив с жизнью современною,
Но между нами есть преграда,
Все, что смешит ее, надменную,
Моя единая отрада.
Николай Гумилев
В свое время Чуковский назвал своего зятя Матвея Бронштейна украшением рода человеческого. Когда инициаторы благородного начинания, итогом которого стал этот прекрасный сборник, попросили меня написать «о Сане Лурье», я ответила, что не была коротко знакома с ним и для меня он навсегда останется Самуилом Ароновичем Лурье. Впрочем, это не мешает мне начать свои заметки с пафосного утверждения, что определение Чуковского без малейшего преувеличения можно применить и к герою этого сборника. Хотя сам он наверняка отнесся бы к этой затее с тихим негодованием.
Читать я его начала еще в Ленинграде и роман «Литератор Писарев» вместе с другими предположительно необходимыми в эмиграции книгами привезла с собой. А вот новые сборники, скажем «Письма полумертвого человека», мне досылали уже не из Ленинграда, а из Петербурга.
Вживую я впервые увидела автора этих книг в 2008 году в Сан-Франциско. Он сходу очаровал меня той особой милотой облика и повадки, по которым безошибочно опознается принадлежность к известной в России и по сей день милой моему сердцу породе – «интеллигент собачий». Он был какой-то квинтэссенцией этого понятия. О таких говорится у его любимого Зощенко: «Жизнь устроена проще, обидней и не для интеллигентов». Может быть, дело было в подчеркнуто неспортивной худобе, в грустно-насмешливых глазах под стеклами похожих на пенсне очков, в прелестной, как будто даже застенчивой или немного виноватой улыбке, в старомодно-куртуазной вежливости, которой, впрочем, ничуть не мешали ни ирония, ни язвительное остроумие.
Лурье прилетел тогда в Калифорнию навестить родных, живущих в Пало-Альто, и редактор местной сан-францисской газеты, куда Лурье в то время еженедельно засылал из Питера новое эссе, решил устроить ему встречу с читателями. Известно, что Самуил Аронович не жаловал это словцо: «Но это слово мне не нравится – “эссе”. Бесформенное, полое, вдобавок с претензией. Кроме того, в классической эссеистике главный предмет – “я”. А я пытаюсь воскрешать мнимых мертвых»[26]. Тем не менее эмигранты Сан-Франциско и окрестностей в основном знали Лурье именно по этим эссе, за которые благородный редактор платил ему в твердой валюте. А времена для «литератора Лурье», как, впрочем, и всех других, оставшихся «верными» русской литературе, были тогда очень непростыми для… если называть вещи своими именами – для выживания. Думаю, он пошел на «встречу с читателями», от которой не ждал ничего хорошего (и правильно делал), исключительно из желания подзаработать перед отъездом в Россию.
«Местом встречи» был выбран мой дом. Не могу удержаться от соблазна рассказать о том, что было лишь мелким эпизодом в жизни Лурье. Публике его представил в тот вечер Михаил Лемхин. Из того, что он говорил о творческом пути Лурье, я запомнила поразительную цифру: более тысячи публикаций в периодической печати, и это помимо должности редактора отдела прозы старейшего питерского журнала «Нева», книг и прочего. Еще Лемхин рассказал, как в незапамятные постоттепельные времена оба они трудились в детском журнале «Костер», где вынужденно подвизались в то время и другие прославившиеся позже питерские литераторы.
Лемхин – замечательный персонаж русской артистической тусовки. Будучи талантливым фотохудожником, он снимал Бродского в разные периоды его жизни и издал посвященный поэту великолепный альбом. В какой-то из дней рождений уже почившего Бродского Лемхин устроил у себя дома встречу с поэтом Владимиром Уфляндом, где мне посчастливилось присутствовать. На книжных полках, которыми с пола до потолка были покрыты все стены жилища Лемхина, включая столовую, мною было обнаружено нечто невиданное – Полное собрание сочинений не только Писарева, но и Писемского. Писаревым меня было не удивить, он у меня самой на полке стоял, а вот девятитомного Писемского вывез из СССР, возможно, лишь один русский эмигрант на земле – фотохудожник и культуролог с прекрасным ликом ветхозаветного пророка Михаил Лемхин.
Ну коль речь зашла о домашних библиотеках русских эмигрантов, упомяну и о своей, куда перед началом выступления завлекла Лурье и его чудную жену Элю. Они были нимало удивлены, увидев, что в домашней библиотеке самой обычной эмигрантской семьи, двадцать лет назад покинувшей пределы отечества, стоят исключительно русские книги. Хорошие русские книги, под которые выделена специальная комната. Особенное внимание Лурье вызвал громадный том «Герцен и Огарев» из академической серии «Литературное наследство», прекратившей свое существование одновременно с советской властью. Возможно, что этой почти раритетной книги не было даже у Лемхина. Я тогда еще не знала, что Герцен – это предмет особой читательской любви Лурье и его же филологических изысканий. Но когда мои гости дошли до полки, где среди книг Лурье притулился том переписки Чуковского с дочерью Лидией Корнеевной, для которого Лурье написал вступительную статью поразительной, я бы даже сказала метафорической, красоты, их искреннему изумлению не было предела, что нимало потрафило тщеславию хозяйки библиотеки. Тщеславию несколько инфантильного свойства и потому легко утоляемому.
Тот факт, что Лурье был близко знаком с Лидией Корнеевной, неоднократно бывал в ее московской квартире, писал о ней и ее книгах, было мне хорошо известно. Я наивно полагала, что именно этими или иными, но так или иначе связанными с изящной словесностью темами и будут напрягать человека, носящего титул лучшего литературного критика России. Об этом негласном титуле уведомил пришедших на встречу с Лурье Михаил Лемхин.
Но не тут-то было. На дворе стояла поздняя осень 2008-го – преддверие президентских выборов в Америке. И на бедную голову Лурье как горох посыпались вопросы в узком диапазоне от «как вы относитесь к Обаме» до «ожидается ли в России переворот со смещением Путина». Лурье, беспомощно и виновато улыбаясь, бормотал в ответ нечто маловразумительное. Надо было срочно его спасать. Это удалось сделать простым напоминанием, что наш гость проводит не политинформацию, а литературную встречу с читателями, и с радостью ответит на их вопросы как о литературном процессе в сегодняшней России в целом, так и о своих книгах в частности. Триггер сработал, и, избавленный от тягостных для него разговоров «за политику», Лурье неузнаваемо
