На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ
В самиздате появилось анонимное письмо «профессора из Уфы к другу Василию», какому-то партийному чиновнику. Оно стало распространяться под названием «Письмо великодержавного шовиниста».
Профессор рассказывает о многих фактах своих столкновений с национализмом в Башкирии, Грузии, Прибалтике, Молдавии, на Украине, в Средней Азии. И, видимо^в целом не лжет в фактах…
Кончает он словами о «стоголовой гидре» национализма, которая может уничтожить все достижения Октябрьской революции.
Если бы в письме были все факты роста национализма, то я был бы на стороне автора (если не считать слов об Октябрьской революции: великорусский шовинизм проявил себя уже при Ленине, а потом расцвел махровым цветом). Но в самиздате как раз появилось выступление писателя Г. Свирского.
По фактам это было почти то же. Чуть-чуть только (на первый взгляд) иное видение их и еще один факт, переворачивающий проблему с головы на ноги.
У профессора нет фактов великорусского национализма, т. е. русского антисемитизма, антиукраинства, антитатарства и т. д. В этом «белом пятне» видения «интернационалиста» и лежит корень проблемы. Я написал ответ под названием «Россинанту» (образ из песни Галича, где россинантами он называет евреев, выслуживающихся перед правительством, которое игнорирует их усердие).
Я столкнул в статье рассказ Свирского и профессора из Уфы и, опираясь на мысль Ленина, что национализм угнетенной нации порождается великорусским национализмом, показал, что основным источником всех видов шовинизма является великорусский, представителем которого и является уфимский профессор.
Как бы заранее отвечая на это, профессор в своем письме писал: «Но обвинить меня в великорусском национализме нельзя: я украинец, сам нацменьшинство, да и жена у меня — татарка из Башкирии». Я напомнил «украинцу» слова Ленина о том, что по части великорусского шовинизма особенно пересаливают именно нацмены (у Ленина — Орджоникидзе, Сталин, Дзержинский).
Интересно, что в своем письме он дважды называет себя русским. А когда понадобилось алиби, вспомнил о своем украинском происхождении. (Недавно этот же финт повторил в «Континенте» Сергей Рафальский. Старая российская традиция.)
Интересна также терминология «интернационалиста». Слово «украинцы» он поставил один раз в кавычки. Он описывает такой случай. В парткоме секретарь разговаривает при нем по-татарски.
«Может, мне следует выйти», — спрашиваю. «Нет, нет, изучайте наш язык»… Если это не национализм, то хамство», — заключает автор.
Профессор настолько ясно показывает, что разговоры о республиках, союзе или федерации — фикция, что мне осталось лишь процитировать эти его слова. Хамство говорить по-татарски при русском!..
Господина «интернационалиста» возмущает, что есть принцип в Башкирии «принимать в вузы больше татар и башкир, а не русских». Странно… Если, по словам профессора, в Башкирии русских 50°/о, то как республике обороняться от русификации, если не давать льгот туземцам? Да и по Ленину так делать следует, чтобы компенсировать практическое неравенство в пользу русских: у них более развитая культура, тысячи своих вузов, издательств и т. д. А если послушать профессора, то из такта, из-за хорошего воспитания нужно в присутствии русских говорить по-русски. А т. к. русские везде, то все должны говорить на работе, на заседаниях, совещаниях по-русски.
И как-то очень ярко в контексте письма уфимского товарища воспринимаются слова русских обывателей: «Я понимаю только по-человечески!» В них — корень советского «интернационализма».
Господин «украинец» прекрасно слышит националистические обороты: «В газете «Советская Башкирия» выступили башкирские писатели и писатели, что живут в Башкирии, — русские!» Но когда «нацмены» каждый день встречают в газетах и книгах: «русские и национальные», «советские и русские» и т. д., то «интернационалисты» не слышат этого. Когда русского бьют за то, что он русский, то это плохо (хоть и объяснимо). Но почему не видят такие русские, что бьют евреев, крымских татар, украинцев, грузин, прибалтов? Видят только «отщепенцы» — Костерины, Сахаровы, Буковские!
Как это часто бывает, русские «неофиты», т. е. бывшие украинцы, евреи, грузины, более точно выражают смысл «интернационалистских» лозунгов. «Недавно, в мае, на заседании парткома, опять три руководителя завели разговор по-своему. Член парткома, преподаватель гражданской обороны, полковник в отставке, говорит им: “А когда же у вас будет уже один язык и одна нация — советская?”» В этом требовании — смысл всех лозунгов Брежневых о едином советском народе, а развитии национальных культур: «говорите по-человечески». Правда, почему-то когда крымский татарин или еврей говорит «по-человечески», то ему напоминают, что он не русский: один — предал Родину в 1941-44 гг., другой — предает сейчас.
Все письмо русофила переполнено доносами на татаро-башкирскую верхушку и требованиями прибрать их к рукам, как и всех, говорящих «по-своему», а не по-советски.
Подписал я эту статью (как и другие свои статьи по национальному вопросу) псевдонимом Малоросс (так называло до революции украинцев царское правительство, так косвенно называют себя партийные украинцы, когда говорят о русских «старший брат»).
Письмо профессора помогло мне чуть лучше понять логику русского национализма и болезненную реакцию нацменов на «дружбу народов».
В конце мая жена поехала во Львов, а я в Москву. Она приехала столь же радостная, как после Харькова. Встречалась с несколькими украинскими патриотами — Славком Чорновилом, написавших о процессах 65–66 гг. книгу «Горе от ума», Михайлом Осадчим, бывшим инструктором Львовского обкома партии, отсидевшим в лагере за антисоветизм, украинский буржуазный национализм (т. е. за любовь к Родине, за протест против льгот «слугам народа») и написавшим прекрасную книгу о лагере «Бельмо», и другими. Она сказала, что Осадчий и Чорновил близки мне по взглядам и тактике борьбы.
У западноукраинских патриотов есть одно существенное преимущество перед восточным — тесная связь с крестьянством и рабочими, с религиозным движением, борьбой украинских католиков за право на свою церковь. Это преимущество дает им большую моральную силу и приводит к большей политической активности. То, что меня злило у киевских патриотов: излишний филологизм, аполитизм, — в Западной Украине гораздо менее заметно.
Аполитизм восточных украинцев приводил к тому, что о репрессиях в Киеве мы узнавали нередко от львовян или даже москвичей.
Если в Москве происходил арест или обыск, мы узнавали об этом в этот же день или через несколько дней. О киевских событиях нередко мы либо вовсе не знали, либо кое-что через месяц, два, год. Например, об аресте 20 июля 1969 г. экономиста Бедрила, судимого за украинский самиздат, я узнал лишь осенью от москвичей, а затем от львовян.
(Как показал погром 1972 г., КГБ выполняет в этом отношении и позитивную работу — превращает «культурнический», аполитичный патриотизм в политический. Вопрос лишь в том, не удастся ли им озлобить патриотов настолько, что они станут шовинистами. Судя по самиздату, с 1972 г. эта тенденция наметилась, но в целом украинские патриоты (восточные) политизировались, оставаясь
