Игорь Кон - 80 лет одиночества

– Игорь Семенович, а почему вы не решите этот вопрос сами? Вы же все понимаете, мы учились по вашим книгам.

– Потому, что ты это сделаешь лучше, ты практик, а я всего лишь теоретик. Я могу понять, а здесь нужна практическая помощь, это совсем другая работа.

Поэтому я был очень рад, когда в СССР появилась практическая, прикладная психология. Сегодня психологи-практики живут гораздо лучше теоретиков, хотя обилие их теоретических ориентаций (журнал «Psychologie» их всегда указывает) меня порой смущает (или веселит).

В отличие от взрослых, подростки мне не надоедали. Кроме «Орленка», я общался с крымской Малой академией наук «Искатель», даже опробовал там свои методики по изучению дружбы, потом гостил в знаменитом клубе Всесоюзного географического общества «Планета». Друг моей юности Гарик Коган, школьный учитель географии и инструктор по туризму, вовлек меня в горный туризм. Будучи в командировке в Ростове, я познакомился с замечательным клубом «ЭТО» (Эстетика. Творчество. Общение), где мне подарили супердефицитную «Эстетику словесного творчества» М. Бахтина. В Артеке подружился с лучшим начальником дружины Евгением Александровичем Васильевым. Под Ленинградом был интересный лагерь старшеклассников «Зеркальный».

Скоро я понял, что все подростковые организации – прежде всего формы общения. Городской пионерский штаб, конечно, отличается от юношеского спортивного общества или театра, но для подростков (это самый коллективный и одновременно – самый одинокий возраст) главное – возможность неформального общения друг с другом и наличие интересных и понимающих взрослых.

Между прочим, все подростковые организации, даже самые знаменитые, жили в атмосфере травли. Органы народного образования и комсомол могли понять любые корыстные мотивы работы с детьми (материальные, сексуальные, даже интеллектуальные – например, ты пишешь о них диссертацию), но не то, что детей можно просто любить. Людям, работавшим с подростками, все время приходилось в чем-то оправдываться.

В клубе «ЭТО», как и во многих подобных организациях, каждый вечер открывался тихой лирической песней. Пришла какая-то дурища из горкома комсомола, послушала и изрекла: «Теперь мне понятно, откуда у нас в городе растут сектанты!» Никаких сектантов в «ЭТО» не было, но поди докажи, что ты не верблюд.

В сорокадневном карпатском походе Георгию Александровичу Когану доверяли жизни сорока детей, и в то же время ждали, что он их обворует. Деньги были грошовые, часть давал Дом пионера и школьника, часть собирали с родителей, украсть там было нечего. В сельмаге не было чековых аппаратов, на рынке и подавно, а надо было отчитаться за каждую копейку. Вечером, когда усталые ребята засыпали, Гарик и ответственный старший мальчик до глубокой ночи писали финансовые отчеты.

Не менее страшна была идеологическая бдительность. Я с детства любил церковную архитектуру и музыку. Оказавшись в прекрасном Львове, я не мог не пойти на воскресную службу в великолепный барочный собор Святого Юра, где был потрясающий церковный хор, со мной пошли группа ребят и учительница. Я чувствовал себя немного неловко, потому что учительница и девочки были в шортах и без косынок, но верующие оказались терпимыми, увидев, что ребята ведут себя прилично, их не только не шпыняли, но даже пропускали вперед. Большинство ребят оказались в церкви впервые, служба и хор их очаровали, я с трудом увел их оттуда, потом для симметрии сводил в костел, послушали органную музыку. А вечером Гарик мне сказал:

– Ну, с Галины Васильевны нечего взять, она дура, но ты-то как не понимаешь, что детей нельзя водить в церковь? Многие ребята были там впервые, они напишут родителям восторженные письма, откуда нам знать, какую это вызовет реакцию?

– Ничего, – сказал я. – Со мной все можно. Запиши в дневнике, что в горах у костра профессор Кон провел с ребятами беседу о различии православных, католических и униатских символов (я это действительно сделал), никто не подкопается.

Проблем на самом деле не возникло. То ли ребята ничего не написали родителям, то ли родители оказались вменяемыми, но жалоб не поступило.

Специально «изучением» ребят я не занимался, но какая-то информация сама собой накапливалась. В подростковой культуре все время что-то меняется. Однажды в «Зеркальном» первый же встречный мальчик сказал, что его зовут Шура. Меня это удивило, в наше время Шуриками бывали только маленькие мальчики, позже все они становились Сашками, Саньками, Аликами, но не Шурами. При встрече со вторым Шурой я забеспокоился, а когда третий мальчишка представился Шурой, я спросил: «И давно это с тобой?» Он ответил «Прямо здесь началось», а почему – объяснить не смог. Впрочем, мода на Шур оказалась непродолжительной.

В Артеке у Васильева я понял власть и могущество танца. Танцевальные вечера еженедельно проходили во всех дружинах, но ничего особенного там не было, а стеснительные мальчишки в них просто не участвовали. У Васильева это было невозможно. Он не только лично всем руководил (а танцы показывали по-настоящему артистичные вожатые), но и не позволял никому оставаться в стороне. И происходило чудо: неуклюжий подросток против воли становился в круг, входил в коллективный ритм, и очень скоро у него появлялись изящество и грация, а вместе с этим – уверенность в себе. Я говорил, что, если бы можно было всех советских подростков провести через васильевские танцы, мы бы значительно снизили число неврозов, а возможно – и насильственных преступлений. По сравнению с этим даже театрализованный и умный «суд над фашизмом» казался пустяком.

Но интереснее всего были индивидуальные беседы с ребятами. В Мисхоре целую неделю стояла невыносимая тридцатиградусная, не спадавшая даже ночью жара, и вдруг ко мне подходит толстый восьмиклассник и просит объяснить, в чем смысл жизни. Честно говоря, в этот момент моя жизнь смысла не имела, но я никогда не обижал маленьких, мы уединились и начали долгий разговор. Мальчик оказался умным. Вопрос о смысле жизни, как это часто бывает, возник у него внезапно, после прочтения «Героя нашего времени». Пытался поговорить с товарищами – отмахнулись. Родители вопрос поняли, но ответить не смогли. Спросил учительницу литературы – та закричала, что не позволит срывать урок.

– Если у тебя глупая учительница, зачем задавать такой вопрос?

– Да нет, она хорошая.

– Почему же она так поступила?

Оказалось, что накануне они всем классом «доводили» нелюбимую учительницу географии, задавая ей каверзные «викторинные» вопросы, и учительница литературы, разумеется, решила, что это тоже розыгрыш.

В общем, я объяснил мальчику, в чем состоит смысл его вопроса, почему никто другой не сможет дать ему готового ответа и в каких направлениях можно его искать. После этого он стал спрашивать о любви, а когда я успешно сдал теоретическую часть экзамена, спросил, может ли он рассчитывать на взаимность девочки, в которую здесь, в лагере, впервые влюбился. Тут всю правду сказать было нельзя. Девочку эту я видел, было ясно, что моего собеседника она держит просто про запас и дает ему отставку всякий раз, как только в поле зрения появляется более спортивный девятиклассник. Но разрушать мальчишеские грезы не следует, пусть разбирается сам, я лишь тактично подготовил его к возможности неудачи. В общем, несмотря на жару, мы хорошо поговорили…