Александра Давид-Неэль - Путешествие парижанки в Лхасу

— Вы ищете жилье, ма ге[167] — сказала она. — Должно быть, вы очень устали, ведь вы пришли издалека… Следуйте за мной, мне известно место, где вам будет хорошо.

Удивившись, я улыбнулась отзывчивой женщине и пробормотала слова благодарности. В Стране Снегов много предупредительных людей, и в сердечной заботе незнакомки не было ничего необычного, но как она догадалась, что я «пришла издалека»? Возможно, эту мысль подсказал ей мой посох странницы; к тому же после стольких голодовок и лишений я сильно исхудала и могла внушить жалость, и все же встреча показалась мне несколько странной.

В отличие от большинства своих соотечественников, наша новая знакомая не была словоохотливой. Мы молча следовали за ней, несколько оторопев от шума и сутолоки, от которых отвыкли за последние четыре месяца, проведенных вдали от людей, но, пожалуй, еще больше мы ошалели от своей удачи. Мы так долго сомневались и боялись… и вот все было кончено, наш путь подошел к концу. Нервное возбуждение от постоянной борьбы внезапно спало, и наши чувства на некоторое время притупились.

Женщина отвела нас на край города, откуда открывался обширный и чрезвычайно красивый вид, в том числе и на Поталу. Это очень меня обрадовало, ибо на протяжении всего пути я мечтала найти в Лхасе жилище, откуда смогу вдоволь любоваться дворцом.

Дом, в котором нам сдали крошечную каморку, был полуразвалившейся лачугой, но зато мы могли чувствовать себя в безопасности. Никому не пришло бы в голову искать здесь иностранную путешественницу, и местные оборванцы не подозревали, кто я такая.

Женщина, которая привела нас сюда, тут же ушла, сказав на прощанье всего несколько слов. Мы больше никогда ее не видели.

Вечером, перед тем как заснуть в этой конуре, я спросила своего верного спутника:

— Теперь мне можно сказать, что мы победили?

— Лха жьяпо. Де тамче нам! Мы — в Лхасе! — ответил он, вложив в это негромкое восклицание всю радость, переполнявшую его сердце.

Я благополучно добралась до Лхасы, справившись с наиболее трудной частью своей задачи, но борьба была еще далеко не окончена. Мы попали в Лхасу; теперь следовало в ней удержаться.

Хотя я предприняла попытку проникнуть в столицу Тибета не столько потому, что горела желанием ее посетить, сколько приняв вызов, брошенный путешественникам, теперь, когда мы здесь оказались, я намеревалась вознаградить себя за лишения и неприятности, которые мне пришлось претерпеть на пути к своей цели. Я чувствовала бы себя опозоренной, если бы меня узнали, арестовали, продержали где-нибудь, заперли и выпроводили за границу, до того как я успела бы осмотреть город. Этого не должно произойти. Я хотела подняться на вершину Поталы, посетить храм и большие монастыри в окрестностях Лхасы, принять участие в различных церемониях и новогодних празднествах. Такая награда полагалась мне по праву, и я не собиралась ее лишаться.

Лхаса, самый крупный город и столица Тибета, отнюдь не является важным центром. Она построена в широкой долине, на правом берегу реки Кюи. Величественные, лишенные растительности горные цепи, которые закат окрашивает в чудесные тона, виднеются на ее горизонте.

Как бы ни был красив пейзаж, окружающий Лхасу, он не привлек бы внимания в такой стране, как Тибет, изобилующей исключительно великолепными местами, если бы холм Потала не придавал ему совершенно неповторимый облик.

Гигантское здание дворца находится на одной из вершин[168] невысокого горного хребта, странным образом обособленного и возвышающегося посреди долины. Картина могла бы дать более полное представление об этой постройке, чем любое описание, но даже самая лучшая из фотографий бессильна передать внушительный облик красного дворца, увенчанного золотыми крышами, который покоится на массивном фундаменте.

Из сокровищ, хранящихся в многочисленных строениях, беспорядочно громоздящихся друг над другом на склоне Поталы, можно было построить сказочный дворец, но тибетские зодчие никогда не были подлинными художниками. Самые дорогие материалы в их руках служат лишь для выражения богатства и силы, но не поражают своей красотой. Тем не менее варварское сочетание золота, серебра и драгоценных камней накладывает своеобразный отпечаток на дворец и храмы Тибета, уподобляя их дикой местности, среди которой они возвышаются, и эта гармония производит сильное впечатление.

Большая часть стенной росписи дворца на холме Потала, как и Джоханга, является творением китайских художников либо их учеников. Можно в течение долгих дней и месяцев бродить по бесчисленным коридорам и галереям ламаистского дворца, знакомясь с легендами о богах и святых, изображенных на фресках в виде несметного множества крошечных фигурок; их позы и одеяния тщательно выписаны. Кажется, что весь архитектурный ансамбль одухотворен и полон жизни.

Среди покоев дворца рассеяно немало лахангов, в которых находятся статуи всевозможных символических и мистических персонажей буддийского пантеона махаянистского толка.

В более темных и отдаленных уголках приносят жертвы местным богам и духам, от которых тибетцы так и не решились отказаться после принятия буддизма.

Других грозных существ держат в заточении с помощью магических заклинаний и обрядов. Их постоянно охраняют часовые, чтобы они не смогли вырваться на свободу; тибетцы считают, что это непременно произойдет, если слова, наделенные тайной силой, которая держит духов в подчинении, не будут произноситься в срок.

Помимо этой традиции, навеянной страхом, я упомяну также о простодушном, но трогательном обычае кормить великанов-йидагов с огромными животами и крошечными ртами, куда можно просунуть разве что иголку. Йидаги постоянно терзаются голодом и жаждой, но вода при приближении к ним неизменно превращается в пламя. Чтобы утолить жажду этих страдальцев, каждое утро им приносят воду, освященную служителями культа с помощью магических заклинаний.

Данная мифология и грубые либо поэтические ритуалы весьма далеки от подлинного буддизма — рационального учения, не признающего никаких религиозных обрядов. Тем не менее все тибетские мудрецы, даже самые скептичные из них, отстаивают эти обычаи, утверждая, что в такой форме ламаизм соответствует их стране и духовному уровню ее народа.

Часть дворца занята роскошными личными покоями ламы; верхнюю галерею, где расположены беседки в китайском стиле, можно было бы превратить в идеальные висячие сады, каких нет нигде в мире. Но, вероятно, ни одному из государей, сидевших на здешнем троне, не пришло это в голову.