Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904

Я снова заикнулся о том, что готов пробираться дальше самостоятельно с кафрским проводником и лошадью, но мистер Хауард категорически отказался это обсуждать. Без хорошо продуманного плана, объяснил он, меня из страны не вывести, и возможно, мне придется долго пробыть в шахте.

— Здесь, — сказал он, — вы совершенно в безопасности. Мак (он имел в виду шотландца-забойщика) знает все выработанные штольни, о существовании которых никто и не догадывается. Есть один проход всего в пару футов длиной, доверху залитый водой, а за ним полость. Если начнут обыскивать шахту, вы с Маком поднырнете туда. Никому и в голову не придет искать вас за водной толщей. Кафров мы запугали сказками о привидениях, и потом, мы не спускаем с них глаз.

Побыв со мной, пока я закусывал, мистер Хауард ушел, оставив среди прочего полдюжины свечей, которые я, умудренный опытом, засунул под подушку и матрас.

Снова я надолго заснул — и разом проснулся, почувствовав рядом движение. Словно теребили мою подушку. Я выпростал руку — куча-мала. Это крысы лезли к свечам. Я успел спасти свечи и сразу зажег одну. К счастью, я вообще не боюсь крыс, а убедившись в их пугливости, перестал даже испытывать дискомфорт. И все-таки воспоминания о трех днях, проведенных мною в шахте, к числу приятнейших не относятся. Топот крохотных лапок, копошение и суетня ощущались остро и постоянно. Однажды меня разбудила пробежавшая по мне крыса. А зажжешь свечу — и их как не бывало.

В свой черед пришел следующий день — если это можно назвать днем. Было четырнадцатое декабря, третий день с моего побега из Государственной образцовой школы. Развлечь меня пришли два забойщика-шотландца, мы долго дружески беседовали. К своему удивлению, я узнал, что глубина шахты всего двести футов.

Есть в ней места, сказал Мак, откуда через давно не используемый ствол можно видеть дневной свет. Не хочу ли я прогуляться по старым выработкам и глянуть? И час-другой мы петляли по подземным галереям, а потом с четверть часа простояли на дне колодца, всматриваясь в струящуюся сверху серость — слабое напоминание о солнце и наземном мире. Во время этой прогулки нам то и дело встречались крысы. Вроде бы вполне милые зверушки, совершенно белые, с черными глазками, которые, как меня уверили, на ярком свету делались красными. Три года спустя служивший в этом округе британский офицер написал мне, что, слушая мою лекцию, где я упоминал белых крыс и их красные глаза, он подумал: «Ну и заливает!» Он не поленился съездить на шахту и самолично проверить, и вот, приносит извинения, что усомнился в моей правдивости.

Пятнадцатого числа мистер Хауард объявил, что напряжение будто бы спало. В районе копей следов беглеца не обнаружили. Бурское руководство полагало теперь, что я, должно быть, укрылся в Претории, у какого-нибудь друга Британии. Никто не верил, что мне удалось выбраться из города. Поэтому мистер Хауард решил, что вечером я могу подняться и погулять по вельду, а если наутро все будет спокойно, то и вовсе перебраться в заднюю комнату конторы. С одной стороны, он очень приободрился, с другой — возбудился до крайности. Я совершил прекрасную прогулку при луне, вдыхая упоительный свежий воздух, а потом, чуть раньше, чем предполагалось, обосновался за упаковочными ящиками во внутренних помещениях конторы. Здесь я пробыл еще три дня, ночами выходя на бескрайнюю равнину с мистером Хауардом или его помощником.

Шестнадцатого, на пятый после побега день, мистер Хауард сообщил, что у него созрел план, как вывезти меня из страны. С железной дорогой шахту соединяла ветка. По соседству жил голландец, Бургенер, и девятнадцатого он отправлял в Делагоа-Бей партию шерсти. Этот джентльмен питал расположение к британцам. Мистер Хауард с ним переговорил, посвятил в наш секрет, и тот выразил желание помочь. Шерсть, упакованная в огромные тюки, должна была занять две-три товарные платформы. Грузились платформы в тупике у шахты. Уложить тюки можно было так, чтобы в центре осталось местечко для меня. Когда погрузка закончится, платформу затянут брезентом, и вряд ли кто на границе сунется под брезент, если пломбы будут целы. Согласен ли я рискнуть?

Я разволновался так, как не волновался с самого момента побега. Если ты по страшному везению получил великое преимущество или вознаграждение и несколько дней пользовался и наслаждался им, думать о том, что его у тебя отнимут, — невыносимо. Я уже рассматривал свою свободу как данность, и все мое нутро восставало против перспективы быть превращенным в куль, совершенно беззащитный, неподвижный, целиком зависящий от того, что взбредет в голову пограничникам. Вместо того чтобы так мучиться, я бы лучше двинул через пустынный вельд с лошадью и проводником и ночными перебежками пересек широкие просторы Бурской республики. Однако в конце концов я принял предложение моего великодушного спасителя, и соответствующие меры были приняты.

Я бы еще больше встревожился, прочитай я некоторые телеграммы, попавшие в английские газеты. Например:

Претория, 13 декабря. Хотя побег мистера Черчилля был толково организован, у него мало шансов пересечь границу.

Претория, 14 декабря. Сообщают, что мистер Черчилль был задержан на пограничной станции Коматипорт.

Лоренсу-Маркеш, 16 декабря. Сообщают, что мистер Черчилль схвачен в Ватерваль-Бовене.

Лондон, 16 декабря. Относительно бежавшего из Претории мистера Черчилля высказываются опасения, что он вскоре будет схвачен и, возможно, расстрелян.

Или прочти я описание моей внешности и объявление о вознаграждении за мою поимку, разосланные и расклеенные по всей линии. Хорошо, что ничего обо всем этом я не знал.

День восемнадцатого декабря тянулся медленно. Помню, большую часть времени я читал «Похищенного» Стивенсона. Волнующие страницы о бегстве Дэвида Бальфура и Алана Брека в горы пробуждали слишком хорошо знакомые мне ощущения. Быть беглым, быть изгоем, быть «в розыске» — это само по себе душевная травма. Одно дело рисковать собой на поле боя: мало ли как там распорядятся пуля или снаряд. И другое дело, когда за вами идет по пятам полиция. Необходимость прятаться, хитрить рождает самое настоящее чувство вины, пагубное для душевного состояния. То, что в любой момент может появиться блюститель порядка или любой прохожий может огорошить тебя вопросом: «Кто вы такой? Откуда идете? Куда направляетесь?» — порождало глубокую неуверенность в себе. Я трепетал перед испытанием, которое ожидало меня в Коматипорте и которое я должен был покорно снести, чтобы окончательно сбежать от врага.

Перевод: