Владислав Бахревский - Аввакум

Весь порох у Богдана иссяк, главный довод для беспокойства о мнимых двадцати тысячах солдат оказался ложным. Сказал угасшим голосом, но еще имея силы глядеть Бутурлину в глаза:

– Царская оборона и помощь нам памятны. Мы готовы служить царю не щадя голов… А теперь прошу милосердно, дай мне, Федор Васильевич, покой. Снова одолевает меня тяжкая моя болезнь. Ответ тебе дадим, хорошенько подумавши обо всем. Прости немощного, тяжело мне стало говорить. И Бога ради не откажи, поешь моего хлеба-соли.

На следующий день к послам пришел Иван Выговский. Лицо честное, чело светлое, смотрит, будто душу готов за тебя отдать.

– Гетман прислал меня сказать вам, послам, добрый день, о здоровье вашем спросить и особо просил не сердиться на вчерашнее. Из-за болезни своей говорил запальчиво. В былое время гетман разговоры посольские вел по-ученому, а теперь очень болен, не сдерживает своего норова, он и на всех нас сердится, всех бранит, подойти нельзя!

Говорил Выговский мягко, с улыбкой, был откровенен в своей снисходительности к слабостям больного гетмана и как бы заключил с послами союз понятливых.

«Помрет Богдан, и этот верный слуга первым предаст все свои клятвы», – думал Бутурлин и хоть знал, что с лисой надо по-лисьи, на лапки задние вставать, но от лживых ароматов хитрости, коими пропах Выговский, было до того тошно, что никак не таялось под лучами пановьих улыбок, но, наоборот, все чувства и слова становились каменными.

– Прошлым месяцем у нас был стольник Кикин. Большого ума человек, – пел свои песни Выговский. – Гетман спрашивает – вчера по болезни забыл, – передал ли Кикин царскому величеству о желании гетмана написать ко шведскому королю о его королевских неправдах?

– Кикин-то передал, да гетман королю не укоры послал, а благодарность, ждет не дождется из Стекольни великих послов. Грамота Хмельницкого к Карлусу перехвачена и прочитана великим государем.

Выговский еще более разулыбался.

– Да, да! Гетман ждет шведских послов… из Стекольни. Сами шведы Стекольню Стокгольмом называют. Ну а то, что писал королю о дружбе, о любви, о приязни, – это ведь обычное посольское дело. Я прошу тебя, Федор Васильевич, расположиться к нам душой. Мы все преданные слуги царю Алексею Михайловичу. Клянусь здоровьем батюшки моего, бессмертной душой своей, все чаянья мои, все надежды – на одного великого государя. Я, чтобы от его царского величества видеть милость себе, женился на православной шляхтянке. Ее земли и земли ее отца в Оршанском повете. Мы там Кутеинский монастырь строим. Хочу просить, чтобы имения моего тестя, царство ему небесное, великий государь пожаловал мне и моей жене, – простодушно развел руками. – Земля – самый надежный залог верности. Смилуйся, Федор Васильевич, похлопочи о нас.

12 июня приехали к Хмельницкому шведские послы. Бутурлин послал к Выговскому дьяка Василия Михайлова спросить, о чем гетман уговаривается с королем Карлом.

– О любви и дружбе, – объяснил Выговский царскому дьяку.

Как ни тяжела была у гетмана болезнь, хитрости она ему не убавила.

12-го говорил со шведами, 13-го позвал к себе москалей. Сделал вид, что от царя никаких секретов у него, гетмана Войска Запорожского, никогда не водилось и теперь нет.

Послам улыбались, как самым дорогим родственникам. От посольского двора до двора гетманского ехали и шли садом улыбок. Гетман был на ногах, сразу заговорил о деле. Простая искренняя речь его взывала к пониманию.

– Бог мне судья, – сказал Богдан, – уверяю, ни я, ни кто другой из живущих в Малой России от высокой руки царского величества не отступен. Нижайше просим вас, послов, донесите до царского величества наше моление: пусть великий государь не верит обличениям, какие возводят на меня и на Войско Запорожское коварные люди. Мы прибрали к себе в товарищество шведа и Ракоци, не известив о том государя, из страха, ибо ляхи задают фантазии великие. Под клятвой утверждают, что царское величество нас отдал им.

То был запев, и Федор Васильевич стал глядеть себе под ноги, чтоб ненароком не отвлечься, не пропустить, чего это ради ему и его посольству достались нынешние улыбки.

– Думаем, швед мирному договору будет рад, – подумав, взвешивая слова, продолжал гетман, – а если не захочет мириться, найдем на него в свое время иной способ. Каждый день молюсь, чтоб дошла моя молитва до Бога, а от Бога до царя Алексея Михайловича. Всеми потугами, с обеих сторон – и со стороны царского величества, и со стороны короля Карла – нужно бить ляхов, искоренить их до конца, не дать соединиться с другими государствами. Дело давно начато, и пора его кончить. Нам известно доподлинно: ляхи избрали государя на корону словом, но делом они не допустят православного до своего престола.

У Бутурлина была заготовлена речь в ином духе. Боясь отсебятины, он стал говорить по писаному:

– В 1655 году ходил ты, гетман, на ляхов вместе с боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. Пришли вы под первый город Гусятин. Боярского полка люди начали к нему приступать, взошли на стены, а ты, гетман, велел русские полки от города отбивать, и многих ратников твои казаки посекли, а по тем, что были на стенах, ты велел из пушек палить. Боярин послал спросить тебя, что это значит? Ты же отвечал, что гусятинцы прислали к тебе бить челом, что сдадутся. Под Львовом ты, гетман, промысла никакого чинить не дал, а взял с города пятьдесят тысяч червонцев. То прошлое, только и нынешние дела не лучше. Польская шляхта государю присягнула, и государь дал ей жалованные грамоты на имения, чтоб жить всем безопасно. А твой полковник Нечай разоряет поместья, шляхту гонит, даже крестьян побивает и от пашни отлучил. Этот Нечай произвел в крае такой голод, что люди не только мертвечину и всякую нечистоту, но и человеческое мясо едят. Из-за Нечаева разора полякам поддаться под царскую руку стало опасно. Стольнику Кикину ты говорил, если великий государь с польским королем и помирится, то ты в согласии с поляками никогда не будешь – либо их разоришь, либо сам пропадешь. Выходит, что в словах твоих, гетман, нет постоянства. Под Гусятином ты просил боярина Василия Васильевича: пусть поддаются не только поляки, но и татары и жиды – всех надо принять, теснить их ни в чем не годится. Теперь поляки сами желают быть под царской рукой, и ты этому противник. Скажи, какое тебе приобретение, если от казацкого гонения и тесноты поляки уйдут под шведского короля или под Ракоци?

Хмельницкий в ответ стал плести слова пустые:

– Под Гусятином мы не ляхов берегли, а православных христиан. Со Львова что взято, то роздано бедным людям.

– В том ли дело, гетман?! – не удержался от горького восклицания Федор Васильевич.