Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский
С военной точки зрения этот маневр логичен и оправдан. Но ввиду крайне напряженной политической ситуации результатом нашего отхода стала полная деморализация правительственных войск. Это было начало конца.
Прежде чем рассказывать о последних тридцати шести часах агонии, посмотрим еще раз на ситуацию в наших войсках перед взятием Царского Села. Это позволит понять психологическую подоплеку последних гатчинских событий. Все негативные стороны политической ситуации, в Гатчине уже довольно тяжелой, ярко проявились в Царском Селе. Для начала наша горстка казаков фактически растворилась в местном гарнизоне. На парковых дорожках, на улицах города, в воротах казарм, в конце концов, повсюду шли одни митинги, на которых агитаторы изо всех сил старались деморализовать наших людей, полностью сбить их с толку. Любимый пропагандистский аргумент заключался в сравнении моего дела с корниловским. «Снова, товарищи, вас заставляют, как при царе и Корнилове, стрелять в рабочих и крестьян, чтобы помещики, буржуи и генералы могли вернуться к власти». Казаки недолго оставались равнодушными к демагогической агитации и начинали косо поглядывать на офицеров. Со своей стороны, весь без исключения командный состав, начиная с офицеров высшего ранга до младших лейтенантов, постепенно забывал о долге, по уши погружаясь в политику. Непримиримые «корниловцы» из местного гарнизона при поддержке своих петроградских товарищей открыто вели «работу» среди наших офицеров, настраивая и возмущая их против Временного правительства, требуя моей головы. В этой полной интриг обстановке явственно прослеживались признаки предательства и измены.
Штаб считал, что мое присутствие в войсках препятствует «успеху». Я со своей стороны определенно не желал препятствовать успеху, но не мог отказаться от борьбы с большевиками.
Оставаться в Гатчине было незачем, ничего особенно хорошего ждать не приходилось, а главное, это ничего не давало. Так я представлял себе ситуацию в Царском Селе ночью 12 ноября. Наконец решил немедленно отправиться навстречу ожидавшимся эшелонам с фронта. Надеялся своим присутствием поторопить их прибытие, как с казаками в Острове, чтобы вовремя обеспечить генералу Краснову пехотное пополнение. Насколько помню, утром 12 ноября я послал ему записку с сообщением о своем отъезде в Царское Село.
Каково же было мое удивление, когда ко мне чуть позже явилась делегация казачьего Совета во главе с Савинковым! Они пришли объявить от имени всех частей, что мой отъезд крайне нежелателен, так как произведет весьма нехорошее впечатление на солдат, повредит успешным военным операциям; в конце концов, раз я привел сюда казаков, должен оставаться с ними. В ответ я объяснил делегатам цель поездки, добавив, что, насколько понимаю, именно генерал Краснов со своим штабом дали мне накануне понять бесполезность моего присутствия на месте боевых действий. Впрочем, если это не так, продолжал я, и мой отъезд способен повредить успеху операции, я, естественно, готов остаться при условии, что казаки сохранят верность Временному правительству.
На том разговор закончился. Я остался в Гатчине, куда, как уже говорилось, в тот же вечер вернулись все части.
Новость об «отступлении войск Керенского» с молниеносной быстротой распространилась по городу задолго до возвращения казаков, у одних вызвав нечто вроде паники, у других двойной прилив сил и дерзости. Вечером незадолго до прибытия Краснова меня посетила делегация исполкома Всероссийского Союза железнодорожников. Она приехала из Петрограда, чтобы предъявить мне наглый ультиматум, требуя под угрозой забастовки на железных дорогах начать переговоры о мире с большевиками. Мне дали несколько часов на раздумья. Затем последовала очень бурная сцена. Предательство руководителей Союза железнодорожников до крайности осложнило наше трагическое положение забастовкой, которая нисколько не препятствовала продвижению сосредоточивавшихся в Петрограде большевистских вооруженных отрядов с резервами, подходившими с Балтики, тогда как мы были отрезаны от всех фронтов и находившегося в пути подкрепления.
Надо было спешно и как можно раньше организовать оборону Гатчины против возможного наступления со стороны Красного Села и Ораниенбаума. Но действовать становилось почти невозможно, несмотря на присутствие в городе огромного числа офицеров, которые больше предпочитали проводить время во дворце, в штабе за обсуждением ситуации, критикуя всех и все. По возвращении генерала Краснова я передал ему ультиматум Союза железнодорожников. По его мнению, с учетом обстоятельств было бы разумно начать переговоры о перемирии, чтобы выиграть время. Кроме того, на его взгляд, это в определенной степени успокоило бы казаков, которые все сильней восставали против офицеров, и дало бы нам передышку до прибытия подкрепления.
Казаки теряли всякую надежду увидеть прибытие этого пехотного подкрепления. Напрасно мы им показывали кипы телеграмм с сообщением о движении эшелонов, убеждали, что подкрепление вот-вот придет, ждать осталось недолго, но все было тщетно! Они все сильней поддавались влиянию агитаторов, все меньше верили нашим словам, все больше злились и раздражались даже на собственных офицеров.
Воспользовавшись приездом в тот же самый вечер 12 ноября друзей из Петрограда, я вручил им письмо для Н. Д. Авксентьева, председателя Совета республики, передавая ему на случай «крайней необходимости» полномочия и обязанности председателя Временного правительства и одновременно прося без промедления заполнить вакантные министерские посты.
Едва успев это сделать, получил известие, что некий союз офицеров в Гатчине настоятельно требует назначения Савинкова командующим обороной города, которую они общими усилиями организуют немедленно. Я назначил Савинкова на этот пост, что в тот же вечер дало большевикам новый повод назвать меня «контрреволюционером».
Только совсем поздней ночью я остался один с двумя своими молодыми адъютантами, лейтенантами Кованко и Виннером, которые до конца сохранили мне верность. Можно было, наконец, подумать о собственной судьбе, сомневаться в которой уже не приходилось. Жена Кованко уехала к отцу. Я с большим трудом уговорил его оставить меня при первой возможности, вскоре представившейся. Юный девятнадцатилетний Виннер, который ни разу не расставался со мной с начала революции, категорически отказался поддаться на уговоры и уехать в такой час. Мы согласились вместе встречать надвигавшиеся события. Оба уже чувствовали, что решается наша судьба.
Утром 13 ноября я созвал военный совет с участием генерала Краснова, начальника его штаба полковника Попова, помощника командующего войсками
