Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев
В удобном купе вагона, по пути из Берлина в Париж, их было только двое. И тем не менее Верещагин не скучал с Яковом. Снова Верещагин у себя, на даче в Мезон-Лаффитте. Елизавета Кондратьев на между прочими домашними делами в то время занималась переводами журнальных и газетных статей с русского на немецкий язык. Прибегала к помощи мужа, но и эти консультации тяготили его. Был заметен резкий упадок сил, и с каждым днем становилась ощутительнее потребность в отдыхе. Однажды, уединившись, он лежал на примятой траве возле пышного куста сирени и, закрывшись от солнца широким парусиновым зонтом, читал вышедшую в России книгу Давида Мацкевича о французской живописи. Читал медленно, вдумчиво и в некоторых местах мысленно оспаривал автора.
Увлеченный чтением, Верещагин не заметил, как тихонько подошел Яков:
— Василий Васильевич, приехал этот, высокий, сутулый писатель… Прикажете сюда пустить или пройдете с ним в мастерскую?
— Как?! Иван Сергеевич! Добро пожаловать! — Верещагин отбросил книгу и быстро пошел навстречу Тургеневу.
Они обнялись.
— Ну как, Василий Васильевич, относитесь к весьма не героической кончине своего друга?..
Верещагин отшатнулся, посмотрел удивленными глазами на Тургенева:
— Какой кончине? Какого друга?
— Вы разве не слышали? Сегодня в газетах новость: Скобелев умер. И смерть его окружена какими-то тайнами. Скончался поздно ночью, в одной из московских гостиниц, в номере у какой-то приезжей немки Шарлотты…
— Какая судьба! — воскликнул Верещагин, и две крупные слезы скатились по лицу. — Генерал хотел умереть на поле боя. Иногда он словно бы искал смерть. Не страшась гибели, ходил и ездил под обстрелом. А вот поди знай, где смерть расставила свои сети! Жаль вояку, жаль… Военным талантом он обладал безусловно, и храбростью не был обижен…
Верещагин и Тургенев прошли в мастерскую. Иван Сергеевич снял тонкого сукна сюртук и повесил у дверей рядом с генеральским мундиром.
— Мундир этот скобелевский, — сказал художник. — Взял я у него для картины воспользоваться, а теперь остается мне как память. Эта складная табуретка тоже его. На ней он сидел, следя за ходом боя… Печальное известие, печальное! Было ему только тридцать девять лет. Генерал с тремя Георгиями! Быстро, очень быстро и ярко вспыхнул и сгорел как-то нелепо, глупо и неожиданно…
И опять заговорил Иван Сергеевич тихо и спокойно. Добрая, ласковая улыбка заиграла на его приятном старческом лице.
— История, вероятно, умолчит о причинах его смерти, — сказал он, садясь в плетеное кресло. — У нас в России историю любят приукрашивать. Превозносят владык и забывают о народе… И, вероятно, историки не упомянут о том, что я слышал о Скобелеве от Петра Кропоткина…
— А. что именно? — встрепенулся Верещагин.
— Вы, конечно, слышали о существовании в России тайной лиги из офицеров и генералов, созданной для охраны Александра Третьего?
— Слышал от брата, тот еще от кого-то…
— Так вот, Лорис-Меликов и граф Игнатьев предложили однажды Скобелеву вступить в эту лигу. И знаете, что он им ответил?.. — Тургенев улыбнулся и поведал: — Скобелев сказал им: «Арестуйте Александра Третьего и заставьте его подписать конституцию!..» Такой ответ делает честь храброму генералу!..
— Да, покойный мог такое сказать. Он не боялся, никого не боялся…
— И что же? Игнатьев донес об этом царю и получил пост министра внутренних дел. Вот каким путем добываются министерские портфели у нас в России!
Во время этого разговора Иван Сергеевич, не сходя с места, как бы между прочим, смотрел поочередно на две новые картины, стоявшие рядом на мольбертах.
— Вы еще что-то написали за это время, Василий Васильевич? — И приладив к глазам пенсне, Иван Сергеевич почти вплотную подошел к картинам.
— Какое жуткое спокойствие, какая тревожная предсмертная тишина! — сказал Тургенев, глядя на картину «Перед атакой». — Мужички! Русские мужички. Все прикорнули, притаились, а впереди пустая равнина и ожидающая их смерть… А эта картина — родная сестра первой. Тут ясно — чего стоила атака!.. Сколько здесь раненых, ужас!..
— Да, Иван Сергеевич, их были тысячи. Гангрена и недостаточный уход за ранеными, отсутствие необходимых медикаментов — все это вызвало и ускорило гибель очень многих. Да что говорить, даже палаток недоставало! Полуживые люди мокли под дождем и тут же сотнями умирали…
— Вы, Василий Васильевич, ни на кого из художников не похожи. За ваши работы, за все, какие только я знаю, поставил бы вам при жизни памятник.
— Что вы, Иван Сергеевич, будем надеяться, что и после смерти моей никто не догадается этого сделать, да и не за что.
— Надеюсь, обе картины будут принадлежать Павлу Михайловичу Третьякову?
— Обязательно. Прижимист. Знает цену не только картинам, но и своему рублю. Однако всегда предпочитаю Павла Михайловича. Полагаю, что и эти картины будут в его собрании.
— Одобряю ваше решение, Василий Васильевич, но есть у вас «Перед атакой», есть «После атаки». А где же атака? — спросил Тургенев.
— А я думаю — зритель, глядя на второе полотно, догадается, какова была атака. Впрочем, я пытался писать и атаку. Но не получается. И вот почему, — сдвинув тонкие складки на высоком лбу, Верещагин пояснил: — Если бы я наблюдал за атакой русских солдат из турецких редутов, то, вероятно, увидел бы то, что нужно. К сожалению, я видел атаку с тыла, то есть одни спины, сумятицу согнувшихся солдат, явно неуверенных в том, что они сумеют пробежать глинистое, вязкое после дождя поле и добраться до редутов противника. Так и вышло. Атаку отбили.
