Лия Лозинская - Фридрих Шиллер

«Благородный образ человечества» («Das edle Bild der Menschheit»), — называет он Иоанну в стихотворении, написанном незадолго до драмы.

И все же, как ни значителен был замысел поэта, образ Иоанны д’Арк не свободен от известной искусственности, он лишен индивидуальных, жизненно неповторимых черт. В нем отчетливо проявляются особенности художественного метода Шиллера по сравнению с реализмом Шекспира, на которые указывали Маркс и Энгельс. Превращать героев в рупоры идей, «в простые рупоры духа времени» — вот что называл Маркс писать «по-шиллеровски» [15].

Но; обращая внимание на односторонность реализма Шиллера, классики марксизма не умаляют значения творчества немецкого поэта. Говоря о драме будущего — о высших формах реализма, — Энгельс мыслит ее как слияние «большой идейной глубины, осознанного исторического смысла», характерных для немецкой драмы, «с шекспировской живостью и действенностью» [16].

Величественная пастушка Шиллера далека от своего реального прототипа, от фанатичной девочки, разгуливавшей в штанах среди французского войска, храброй и милосердной, писавшей наивные письма, в которых она всячески пыталась уговорить неприятеля уйти с земель ее родины.

Насколько трагичней была подлинная судьба Жанны — страшная смерть преданной и проданной врагу народной героини, чем просветленная гибель шиллеровской чудесной воительницы. Глубоко закономерно, что великий реалист русской музыки Чайковский отступает от шиллеровского финала и возвращается к истории — его Орлеанская дева погибает на костре.

Впрочем, некоторая высокопарность образа шиллеровской Иоанны, как и весь торжественный, приподнятый строй этой драмы-оды обусловлены задачей, которую ставил перед собой поэт: воспеть, восславить патриотический подвиг осмеянной Вольтером героини.

Ни в одном произведении, написанном до «Орлеанской девы», не высказывает Шиллер с такой отчетливостью свое понимание народа как нравственной основы общества и главной движущей силы прогресса.

Ни в одном другом из шиллеровских произведений не слышна так перекличка с идеями французской революции, как в романтической трагедии.

Есть в этой драме сцена, где содержится непосредственный отклик поэта на события великой революции по ту сторону Рейна.

Поверив в ясновидение Иоанны, король Карл просит чудесную девушку открыть ему, что ожидает его род в будущем.

Вот ее ответ королю:

Будь в счастье человек, как был в несчастье;На высоте величия земногоНе позабудь, что значит друг в беде:То испытал ты в горьком униженье;К беднейшему в народе правосуднымИ милостивым будь: из бедной кущиТебе извел спасительницу бог…Вся Франция твою признает власть:Ты праотцом владык великих будешь;Потомки от тебя своею славойЗатмят своих предшественников славу;И род твой будет цвесть, доколь любовьОн сохранит к себе в душе народа;Лишь гордостью погибнуть может он;И в низкой хижине, откуда нынеСпаситель вышел твой, таится грозноДля правнуков виновных истребленье.

В десятилетие, которое прошло после якобинской диктатуры, осужденной в свое время немецким поэтом, снова и снова возвращается он мысленно к революционным событиям по ту сторону Рейна.

Жалкими оказались результаты буржуазной революции, установившей царство чистогана и корысти, преступными развязанные ею агрессивные войны. Но Шиллер умеет отделить результаты и следствия революции от ее демократической основы. Он отвергал в годы Робеспьера и Марата бурную революционную стихию, насилие как средство переделки социального порядка. Логика мыслителя и честность поэта-свободолюбца приводят его теперь к их признанию: справедливым возмездием народа его преступным владыкам называет Шиллер в «Орлеанской деве» революцию.

Из «низкой хижины» вышла спасительница Франции — Иоанна, дочь простого народа.

Она не новый вождь, явившийся перед войском.

Это сила и вдохновение самого народа, деятельной стихии, единственно способной спасти страну.

Кто, кроме народа, может вернуть родине утраченную национальную самостоятельность? К такому выводу подводил современников поэт своею «романтической трагедией».

Какое исключительно острое политическое звучание должен был иметь этот вывод в Германии начала XIX столетия, в годы, обнажившие перед всем миром позорное бессилие немецкого мелкокняжеского абсолютизма. Драма о далеком историческом прошлом воспринималась как глубоко актуальное произведение.

Но для того чтобы попасть на подмостки немецких театров, где в 1812–1813 годах будет она вызывать взрывы патриотического энтузиазма, романтической трагедии надо было получить сценическое крещение в Веймаре, в театре Шиллера и Гете, — ведь для него она и была написана.

Увы, Гете и Шиллер создают славу этого театра, но хозяин его по-прежнему Карл Август.

Герцог Веймарский не торопится с разрешением на постановку «Орлеанской девы».

Приняв позу защитника интересов поэта, он высказывает опасение, как бы шиллеровская «реабилитация Жанны д’Арк» не была иронически встречена веймарской придворной публикой, наизусть цитирующей «Девственницу» Вольтера.

Шиллер знает: причина задержки глубже.

Герцог далеко не в восторге от возвеличения образа народной героини, от провозглашения революции справедливым возмездием народа его преступным властителям и прежде всего… прежде всего от основной идеи драмы: только народу по силам спасти свою страну от национальной катастрофы.

Более двух лет не дает Карл Август разрешения на постановку «Орлеанской девы».

Она уже гремит по театрам Германии: в Лейпциге, Берлине, Гамбурге, Магдебурге, Дрездене, в столице империи — Вене, где ее, правда, основательно покорежила цензура, в Касселе, Шверине, Нюрнберге, даже на родине Шиллера — в Штутгарте. А Карл Август все медлит… Только 23 апреля 1803 года состоялась премьера «романтической трагедии» на веймарской сцене.

В сентябре 1801 года Шиллер с Лоттой и маленьким Карлом едут в Лейпциг, — здесь 11 сентября «Орлеанская дева» впервые увидела свет рампы.

Но может ли он быть так близко от своего верного Кернера и не навестить его?! Около месяца Шиллер с семьей гостит у друзей. Снова увитый виноградом домик в Лошвице, где были написаны восторженные строки оды «К радости» и создавался «Карлос», становится пристанищем поэта. Только сырые осенние ночи вынуждают его перебраться в Дрезден… Шиллер, Кернер, Минна, Дора — в сборе почти весь дружеский «пятилистник». До середины сентября остается поэт с дрезденскими друзьями, чтобы расстаться с ними на этот раз навсегда…