Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
Другая студентка: «Она была одинокой, тонко чувствующей и испытывала привязанность к немногим ученицам. <…> Калифорнийская молодежь любит проводить время на улице. Я с подругами отдавала учебе от силы половину времени. Это смущало и забавляло Эмили, но ей нравилось делить с нами наши развлечения <…> Не помню у нее друзей-мужчин – возможно, их не было из-за Элиота, возможно, из-за ее робости и нехватки возможностей познакомиться с ними в женском кампусе»[525].
У нее был маленький «форд». Она иногда ездила в Лос-Анджелес, в театр или на концерт.
Она не скрывала дружбы с Элиотом, что добавляло ей популярности – носила подаренное им кольцо, называла его «Том». У нее был экземпляр «Пепельной среды». Говоря со студентками, она намекала, что обладает «особенным» ее пониманием.
Когда она объявила, что вскоре после Рождества поэт посетит колледж, никто не сомневался, что главной целью его приезда было свидание с их преподавательницей.
Ученицы Эмили фантазировали, что может быть между ними. В ее комнате при колледже стояли книги с его посвящениями. Она даже сделала его книги темой еженедельного обсуждения и охотно зачитывала выдержки из его писем.
«Заметно было, что она больше говорит о нем, как о человеке, которого она знала, чем о поэзии, но она читала некоторые его стихи и говорила о 1922–1928 годах как о “горьком периоде” в его жизни. Она характеризовала его как “человека крайностей, не лишенного явных недостатков и высочайших добродетелей”»[526].
8
В 6.20 утра, незадолго до Нового года, Эмили встречала поезд, которым прибыл Элиот.
Они, конечно, не были предоставлены самим себе. Все кто мог считали своим долгом принимать участие в «развлекательной программе». Ученицы организовывали чаепития. Жена одного из коллег Эмили отвезла Элиота в церковь, а на обратном пути завернула к себе, чтобы показать новорожденного младенца.
Самые близкие Эмили ученицы могли даже «войти в положение». «Мак Спейд отвезла их на остров Бальбоа (между Лос-Анджелесом и Сан-Диего), где находился коттедж ее матери. Зимой это было тихое место, куда можно было попасть по автомобильному мосту или на маленьком пароме с пляжа Бальбоа. Мак Спейд прокатила их на яхте и высадила на песчаном пляже под названием Корона-дель-Мар у выхода из бухты. Позже Элиот послал ей экземпляр стихотворения “Марина”»[527].
Помимо Скриппс-колледжа, Элиот выступал в UCLA и в университете Южной Калифорнии. Такая лекционная активность отчасти объяснялась необходимостью заработка. Из писем: «Погода очень жаркая: вчера прокатился на моторке из гавани Бальбоа. 1 Читал лекции три раза & для нескольких классов; 2 водил «форд» и застрял в снежном заносе. На деревьях полно апельсинов»[528].
«Мне не по душе Калифорния: это не страна, а сплошные виды»[529].
«В Лос-Анджелесе <…> есть небоскреб, и он ярко-зеленый, но этого как-то не замечаешь, и есть ресторан Браун-Дерби, из бетона и в форме коричневой шляпы-котелка, пойти туда в полночь поесть овсяного печенья с кленовым сиропом, запивая кофе, – азбука здешней жизни»[530].
9
В Калифорнии Элиот пробыл около двух недель. Очередная лекция в Гарварде намечалась на начало февраля. Вивьен жаловалась, что узнала о его поездке в Калифорнию только 11 января[531].
Уже 16 января Элиот был в Сент-Луисе. В университете, основанном его дедом, он прочел лекцию о критике прозведений Шекспира. Присутствовало около 600 человек[532]. Впервые в жизни ему пришлось воспользоваться микрофоном.
В лекции отразилось и движение самого Элиота к драматургии. До недавнего времени поэтическая и драматическая точка зрения казались несовместимыми, но «поэзия следующего периода будет, я надеюсь, в большей степени обладать качествами драмы и в свете этого обновится и шекспировская критика»[533].
Повидав родственников, остававшихся в Сент-Луисе, Элиот двинулся дальше на восток. По дороге он посетил Буффало и Балтимор, где в университете Джона Хопкинса прочитал лекцию о поэтах-метафизиках и выступил в местном Поэтическом обществе. Виделся там с Ф. Скоттом Фицджеральдом, который отметил, что он выглядел «сломленным, печальным и погруженным в себя». 27 января он вернулся в Гарвард.
Теперь он, помимо Нортоновских лекций, взялся читать там курс о современной английской литературе для младшекурсников. Это не мешало ему принимать новые приглашения – он выступал в Йеле, Принстоне, Виргинском университете, колледжах Брин-Мор (Bryn Mawr) и Хейвфорд (Haveford). В мае побывал в Вассарском женском колледже, где студентки поставили «Суини-борца».
10
Окрепло и решение разойтись с Вивьен. Элайда Монро что-то подозревала. В ответ на ее письмо Элиот писал:
«Вы думаете, мне лучше вообще не переступать порога моей квартиры. Я тоже. Я уверен, что стоит мне зайти туда, будет гораздо труднее выйти, чем оставаться снаружи <…> если я отправлюсь в другое место – как я надеюсь – сойдя с корабля, это будет явным разрывом.
Я не верю, что тут осталась достаточно глубокая привязанность, о которой может идти речь, но будет страх, и разумеется, очень много Тщеславия; и мне кажется, что лучше резкий внезапный разрыв <…> Разумеется, у меня не осталось чувств, которые можно ранить; это шаг, который я рассматривал много лет; я не буду чувствовать ничего, кроме облегчения, и предпочел бы больше не видеть В. (Не сомневаюсь, что будут выискивать всевозможные мотивы, для того чтобы дискредитировать мой реальный, единственный и очевидный мотив – обрести покой для работы и избавиться от яда разлада и претензий.)
Мой план состоял в том, чтобы сразу поехать в мой клуб по прибытии (скрыв дату, чтобы избежать встречи на поезде или на корабле) и найти меблированную комнату в каком-нибудь спокойном отдаленном квартале. Я написал двум адресатам (Фейберу & настоятелю Рочестера), чтобы узнать их мнение и спросить имя подходящего поверенного – важно, чтобы он был по-настоящему твердым и тактичным. Затем мне надо будет с ним посоветоваться, прежде чем объявить о своих планах; ни в коем случае я не должен их делать достоянием публики или говорить В. и кому бы то ни было о том, что собираюсь делать, пока не получу его совета <…> чтобы избежать мучительных (и бесполезных) переговоров с В. и ее семьей <…>
Возможно, вы не знали, что вся история с самого начала была для меня уродливым фарсом; вы писали так, будто осторожно пробуете высказать то, что я сам не осмеливался подумать. Я задаюсь вопросом, будете ли вы теперь
