Александр Дюма - Путешествие в Египет

- Сир, прошу вас остаться здесь и охранять этот мост, если вы уйдете, допустив сюда турок, они нападут на короля сразу с тыла и в лоб.

- Если я останусь на этом мосту, останетесь ли вы со мной?- спросил граф Суассонский.

- Да,- сказал Жуанвиль,-до последнего вздоха.

- Ну что ж! - воскликнул граф.- Да будет так, отныне я с вами!

Услышав это, коннетабль обрадовался:

- Превосходно. Охраняйте мост как доблестные и верные рыцари, а я отправлюсь за подкреплением.

Рыцари расставили дозор: Жуанвиль, замысливший все это, стоял в центре, справа от него находился граф Суассонский, а слева - мессир де Нуаль.

Едва они заняли пост, как увидели, что со стороны Мансуры к ним скачет граф Бретанский; он так и не смог войти в город. Граф несся на крупной лошади фламандской породы, все поводья были порваны, двумя руками он держался за ее шею, боясь, что мчавшиеся за ним сарацины выбьют его из седла и тогда ему не будет пощады. Время от времени он поднимался в стременах, открывал рот и оттуда хлестала кровь, но, несмотря на это, он ухитрялся оглядываться и осыпать оскорблениями своих преследователей. Наконец он достиг моста, по-прежнему насмехаясь над гнавшимися за ним турками, а те, увидев рыцарей, охранявших мост и с решительным видом обративших к ним свои лица и мечи, отступили и примкнули к ближайшим сарацинским отрядам.

Они перестроились, с новой силой заиграли горны и цимбалы, и крики еще усилились.

Турки объединились, чтобы предпринять последний маневр и заставить отступить короля и шестьсот или семьсот его рыцарей, стоявших близ канала.

Как и предполагал Жуанвиль, часть сарацин двинулась на короля, остальные же намеревались перейти мост, но и там, и тут встретили яростное сопротивление. В небольшом отряде Жуанвиля были два королевских герольда: Гильом де Брок и Жен де Гамаш. Их плащи, расшитые лилиями, привлекли внимание неверных. Многочисленные простолюдины и челядь стали осыпать их камнями. Сарацинские лучники обрушили на них тысячи стрел, так что позади рыцарей, казалось, поднялись колышущиеся на ветру колосья. Чтобы защититься от этого смертоносного дождя, Жуанвиль снял с убитого сарацина кожаные доспехи и соорудил из них щит, благодаря которому в него самого попало только пять стрел, тогда как в его лошадь - пятнадцать. Каждый залп сопровождался потоком брани, что приводило в ярость доблестного сенешаля. Как только один из горожан его сенешальства принес ему знамя с его гербом и большой меч взамен сломанного, он тотчас же вместе с графом Суассонским и графом де Нуаль ринулся на нечестивцев, обратил их в бегство и, убив многих, вернулся к мосту, вновь подвергшемуся атаке, сопровождаемый неистовыми криками. Жуанвиль только собрался вновь вступить в бой, как граф Суассонский остановил его:

- Пусть эти негодяи кричат и ревут, как ослы, и, клянусь телом господним, мы еще расскажем об этом дне дамам у камина.

И этого обещания графа оказалось достаточно, чтобы умерить пыл храброго сенешаля.

Король тоже подвергся атаке и оборонялся столь же храбро. Сарацины прибегли к своей излюбленной тактике: они отошли на некоторое расстояние и принялись осыпать войско стрелами и дротиками, сменяя друг друга, чтобы пополнить опустевшие колчаны. Увидев, что больше половины лошадей крестоносцев ранено, а многие всадники вообще лишились своих скакунов, они воспользовались сумятицей в их рядах и, взяв в одну руку лук, а в другую - меч и булаву, дружно бросились вперед с криками "Ислам! Ислам!". Но король со своей ратью закричал им в ответ: "Монжуа и Сен-Дени!" - и, не дрогнув, встретил их удар. На исходе дня рукопашный бой возобновился с тем же пылом, что и утром.

Тем временем крестоносцы, находившиеся па противоположном берегу канала, на расстоянии немногим более выстрела, были в отчаянии, что не могут оказать помощь своему королю, которому, как они видели, грозила опасность. Они заламывали руки и хлестали себя по щекам, оттуда доносились их яростные крики и бессильные угрозы. Отчаявшись, они принялись швырять в воду балки, военные машины и вообще все, что ни попадало им под руку.

Натолкнувшись на эту своеобразную запруду, возле неё стали скапливаться плывшие по течению трупы людей и лошадей, пики и щиты; скоро запруда превратилась в импровизированный, колышущийся на волнах мост, словно порожденный адом. Но как бы то ни было, этот "мост" соединил два берега. Главное же было перебраться с одного берега на другой. Толкаясь, натыкаясь друг на друга, все кинулись к "мосту"; тех, кто падал в воду по одну сторону, уносило течением, те. кто падал по другую, застревали среди обломков балок, трупов и выбирались обратно, мокрые до нитки и безоружные; тогда они хватали первые попавшиеся мечи и, радостные и ликующие, бросались вперед, счастливые от того, что наконец участвуют в сражении, за которым с раннего утра могли лишь наблюдать в качестве зрителей. Их крики донесли королю весть о подкреплении, а сарацинам - о том, что победа, казавшаяся им совсем близкой, ускользает от них; беспорядочные полчища неверных двинулись вперед, подобно огню или наводнению, их вела ярость; тогда король и его преданные рыцари последним усилием перешли в контрнаступление.

Мессир Юмбер де Больё с трудом собрал сотню арбалетчиков и бросился на помощь Жуанвилю, графу де Нуалю, графу Суассонскому и их отряду, подвергшемуся атаке. На сей раз отступили сарацины, а крестоносцы преследовали их с криком "Монжуа и Сен-Де- ни!". Христиане оттеснили неверных за пределы их собственного лагеря. Однако сражение продолжалось; то было отступление, а не бегство, перевес в борьбе, а не победа; ночь, спустившаяся на землю мгновенно, как повсюду на Востоке, развела противников; турки углубились в заросли тростника, где стали недосягаемыми; христиане вернулись к себе в лагерь, прихватив в качестве трофеев двадцать четыре военные машины; битва длилась семнадцать часов!

Видя, что перевес на стороне крестоносцев, коннетабль велел Жуанвилю отыскать короля и не оставлять его до тех пор, пока он не спешится и не войдет в свой шатер. Сенешаль подъехал к Людовику как раз в тот момент, когда он собирался отправиться к шатрам, поставленным на берегу канала. Жуанвиль снял с короля тяжелый, весь во вмятинах шлем и надел на него собственный, очень легкий, из кованого железа. Они ехали бок о бок, когда к ним приблизился Роне, настоятель странноприимного дома; он пересек реку, догнал короля, поцеловал руку и спросил, есть ли какие-нибудь вести из Мансуры от брата короля.

- Да, разумеется,- ответил ему король,- у меня достоверные сведения.

- Какие же? - осведомился настоятель.