Репин - Игорь Эммануилович Грабарь
Н. Н. Герард и И. Л. Горемыкин.
Этюд для картины «Заседание Государственного совета». 1903 г.
Третьяковская галлерея
Для своей картины Репин сделал множество портретов, писанных в этюдном характере. Для них сановники сидели, каждый на своем обычном месте, в зале заседания. Приходили то в одиночку, то вдвоем, и даже втроем, что было важно дм верности цветовых отношений. Отдельные портретные этюды — принадлежат к лучшему, что сделано Репиным по силе выразительности и чисто живописному размаху.
Заказ был принят Репиным в апреле 1901 г., окончена была картина в декабре 1903 г. В начале января 1904 г. она была на несколько дней выставлена для публичного обозрения на месте, для которого была предназначена одна из стен по соседству с залом заседания. В настоящее время она находится в Ленинградском «Музее революции»{381}.
Глава XVII
ПОД-ГОРУ (1907–1930)
ЗАСЕДАНИЕ. Государственного совета» и связанная с ним серия портретов были последним великим созданием Репина. После них он действительно медленно, но верно начинает склоняться «в долину». Когда он в 1894 г., с горечью, но не без тайной надежды, восклицал: «Хоть бы что-нибудь для сносного финала удалось сделать!» — он после нескольких десятков ничтожных пустяков и прямых пошлостей, вдруг снова развернулся с небывалым блеском и силой. Но за этой последней вспышкой настали годы немощи и увядания.
Окончив портрет Стасова в шубе, Репин уехал вместе с ним» в Париж, на Всемирную выставку 1900 года. Здесь он познакомился с Наталией Борисовной Нордман, писательницей, выступавшей в литературе под псевдонимом Северовой{382}. Они быстро сошлись во взглядах, и очень сблизились. Наталья Борисовна имела в Куоккала, в Финляндии, дачу, которую предоставила в полное распоряжение Репина. Бросив академическую мастерскую, он вскоре там поселился, оставшись здесь до дня смерти. Наталья Борисовна была его верным, интимным другом до 1907 г., когда она, больная, уехала в Италию, где вскоре умерла. Дача эта, названная Северовой «Пенатами», сыграла большую роль в течение последних 30 лет жизни художника. Об этом его периоде, о гостеприимстве Репина и его последней подруги, о их вегетарианстве, о танцах под граммофон, как «полезном виде гимнастики» и о тысяче других полезных, гигиенических и приятных вещей жизненного уклада в «Пенатах» в свое время так много говорилось и писалось, что одной этой эпохе жизни Репина можно было бы посвятить целую книгу. Увы, — только жизни, но уже не искусству, которое, начиная, примерно, с 1907 г. обозначает явный ущерб, год от году увеличивающийся.
Этот упадок творческих сил обычно связывали с болезнью правой руки Репина, которая около этого времени стала сохнуть. Художник начал приучаться писать левой рукой, что вначале давалось ему с большим трудом. Но упадок выражался скорее в самой концепции новых картин, нежели в оскудении техники.
Само собой разумеется, что и в эти годы выпадали счастливые творческие часы, когда в обширной мастерской, построенной Репиным, наверху дачи, удавались отдельные этюды и даже портреты. Но большинство вышедших отсюда холстов носят печать глубокого упадка.
Весьма типичной и показательной в этом смысле является известная картина — вернее, этюд — бывшей Цветковской галлереи — «Гайдамак». Написанный в 1902 г., т. е. еще в эпоху «Государственного совета», он обнаруживает уже те черты, с которыми мы вскоре встретимся почти во всех его больших и малых работах: необычайную поверхностность, приблизительность формы, дряблость, довольство первым попавшимся цветом, без какой-либо попытки глубоких исканий. Все вещи написаны с темпераментом — об объективизме давно уже нет и помину, — они неизменно живописны, но все это уже одна видимость, все— лишь на поверхности: за этими лихими мазками, темпераментным письмом, кажущейся крепостью формы уже нет ничего, — одна пустота. Похоже на роскошный расписной ларь, солидный и тяжелый с виду, таящий внутри заманчивые дары; но вы подходите ближе, стучите пальцем — он звенит, в нем пусто.
В 1903 г. Репину еще удается написать картину, наделавшую не мало шума — «Какой простор!». Она непонятна без комментариев — и это бы еще ничего, но она плоха по живописи и нелепа по композиции. И сколько бы ни уверял Репин, что он сам видел эту сцену в действительности, убедить он в этом никого не мог. Да и не к чему было убеждать: картина должна действовать сама собою, ей одной присущими средствами, методами, логикой.
Но все это было еще до окончательного перелома, наступившего лишь несколько лет спустя. В 1907 г. он пишет большую картину на тему «17 октября», изображающую ликование на улице в день объявления знаменитого манифеста. Студенты, гимназисты, курсистки, представители интеллигенции — среди них все узнавали Венгерова и Стасова — огромная толпа дефилирует с пением революционных песен.
Картина не могла быть, по цензурным условиям, выставлена своевременно и появилась только на XLI Передвижной 1912 г. Она датирована 1911 г., когда Репин кое-что в ней еще дописал. Нет никакой надобности описывать это немощное во всех отношениях произведение, которое больно видеть в списке репинских.
К сожалению, оно оказалось не единственным; за ним последовала «Черноморская вольница» 1908 г., «Самосожжение Гоголя» и «Сыноубийца» 1909 г., «15-летний Пушкин, читающий свою поэму, «Воспоминания в Царском селе» и «Пушкин на набережной Невы» 1911 г., «Поединок» (или «Третья дуэль») 1913 г.{383}.
Даже лучшая из этих картин — Гоголь, сжигающий рукопись второй части «Мертвых душ», произведение второстепенного художника, попытавшегося сделать нечто сильное «под Репина эпохи расцвета», но с задачей не справившегося. Об остальных картинах и говорить нечего: их бы не заметили ни на одной выставке, если бы под ними не (стояло столь громкое некогда имя.
Только в ряде портретов Репину еще удается сохранить какую-то частицу положительного, но и то лишь в смысле документальном. Так, не плохо, что Репин успел написать еще дважды Льва Толстого в Ясной Поляне, один раз в 1907 г., вместе с Софьей Андреевной, за
