Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного - Павел Федорович Николаев

Не забыл Грозный и о пленных. Как пишет А. Гваньини, посетив три тюремные башни, он приказал «иссечь» их топорами и мечами на мелкие части (среди «казнённых» были и дети). Изрубленные трупы опричники вывезли за город и соорудили из них три холма, слегка присыпав их землёй.

Репрессии чрезвычайно усилили опричное руководство. Царь увидел в этом угрозу своей тирании и начал избавляться от самых близких и самых доверенных лиц. Первым среди них был А. Д. Басманов, «воевода мужественный, но бесстыдный угодник тиранства». Убийцей Алексея Даниловича стал его сын Фёдор, содомит, без которого Иоанн не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в диких расправах над подданными.

Приводя этот факт, подтверждённый многочисленными современниками, Карамзин тем не менее пишет: «Да будет сие страшное известие вымыслом богопротивным, внушением естественной ненависти к тирану, но клеветою!»

Ближайшим клевретом для сердца Грозного был оружничий Афанасий Вяземский. Царь имел к нему неограниченную доверенность, только из его рук принимал лекарства своего врача Арнольфа Лензея, а по ночам распространялся о своих тайных намерениях и садистских умыслах. Всё кончилось однажды и разом.

Как-то Иоанн вызвал Вяземского для очередной приватной беседы. Душевно поговорили, и царь отпустил любимца. И что же узрел князь, вступив во двор своей усадьбы? Вся дорожка, ведшая к дому, была завалена трупами его обслуги. Опытный царедворец, сам погубивший не одну христианскую душу, сразу всё понял: это конец! Конец его кровавой карьере, а может, и жизни. Но он «не показал ни изумления, ни жалости. Прошёл мимо в надежде сим опытом своей преданности обезоружить государя».

И не ошибся. Царь приговорил Афанасия всего лишь к торговой казни. Оружничего били на рыночной площади палками, принуждая каждый день носить от 300 до 1000 рублей. Когда закрома Вяземского истощились, его сослали в Городецкий посад на Волге, где «счастливец» умер в местной тюрьме в «железах».

За Басмановыми и Вяземским последовал ряд достойных сынов России, вся «вина» которых заключалась в их заслугах и богатстве. Назовём наиболее известного из них. «Славный воевода, от которого бежала многочисленная рать Селимова[43], который двадцать лет не сходил с коня, побеждая и татар, и Литву, и немцев, князь Пётр Семёнович Оболенский-Сере-бряный, призванный в Москву, видел и слышал от царя одни ласки. Но вдруг легион опричников стремится к его дому кремлёвскому. Ломают ворота, двери и пред лицом, у ног Иоанна отсекают голову сему ни в чём не повинному воеводе» (Н. Карамзин).

Перечислив последние жертвы опричного террора 1570 года, наш первый историк восклицал: «Таков был царь, таковы были подданные! Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошёл в мучительстве, то они превзошли всех в терпении».

Последнее свойство русского народа Карамзин объяснял верой в божественность власти, всякое сопротивление которой беззаконно. Удобная философия для власти предержащей. Из поколения в поколение она впитывалась в сознание каждого с молоком матери и дошла до абсурда в учении Льва Толстого.

…Начиная своё горестное повествование о московских казнях, Карамзин писал, что их целью было, «чтобы столица, приученная к ужасам, ещё могла изумиться». Не получилось. «Иоанн достиг высшей степени безумного своего тиранства. Мог ещё убить, но уже не мог изумлять россиян никакими новыми изобретениями лютости».

«Жертвы ещё падали»

В мае 1571 года крымские татары сожгли Москву. Сразу после их ухода началась расправа с виновниками прорыва крымцев к столице. Казнили князя В. Темкина-Ростовского, воеводу В. П. Яковлева и главу опричного войска Михаила Черкасского. В который раз убедившись в малой боеспособности опричников, Иван IV объявил об упразднении этого института. М. Карамзин писал по этому поводу: «Уже не было имени опричников. Тиранство казалось утомлённым, дремлющим, только от времени до времени пробуждаясь».

Скажем сразу, в первой половине семидесятых годов оно (тиранство) пробуждалось каждый год. 2 августа 1572 года русская армия разгромила крымских татар на подступах к Москве, в местечке Молоди. Среди особо отличившихся был воевода М. И. Воротынский.

Через десять месяцев после своего торжества Михаил Иванович был арестован по оговору одного из своих слуг, на очной ставке с которым заявил:

– Государь, дед, отец мой учили меня служить ревностно Богу и царю, а не бесу; прибегать в скорбях сердечных к алтарям Всевышнего, а не к ведьмам. Сей клеветник есть мой раб беглый, уличённый в татьбе: не верь злодею.

Как не верить, если хочется? Если годами вынашивал недоверие к своему холопу, однажды уже побывавшему в ссылке. «И шестидесятилетнего героя связанного положили на дерево между двумя огнями, жгли, мучили. Уверяют, что сам Иоанн кровавым жезлом своим пригребал пылающие уголья к телу страдальца» (И. Карамзин).

Но казнить старого воина Грозный всё же не решился. Полузамученным его отправили в ссылку. В дороге на Белоозеро Михаил Иванович скончался[44].

Вместе с Воротынским замучили князя И. Р. Одоевского, брата Евдокии, жены Андрея Старицкого и невестки царя.

В 1575 году жертв было больше. Казнили старого боярина М. Я. Морозова (с женой, дочерью и двумя сыновьями). Михаил Яковлевич устоял во всех превратностях великокняжеского двора, начиная с правления Шуйских. В 1547 году он был дружкою на свадьбе Ивана IV, то есть близким к царю человеком. Во время осады Казани Морозов заведовал артиллерией. Пал, по выражению Н. Карамзина, «как противный остаток, как ненавистный памятник времён лучших». Пали князь П. А. Куракин и боярин И. А. Бутурлин. Первый из них был в течение 30 лет деятельнейшим воеводой, второй долгое время пользовался особой милостью Иоанна. Ни заслуги, ни придворная ловкость не избавляли от опалы и казни.

В этот (1575) и последующие годы казнили: опричника Петра Зайцева, фаворита царя дворового воеводу Б. Д. Тулупова, казначея Никиту Борисова и оружничего Ивана Деветелевича. Тулупову, вдруг впавшему в немилость, была уготовлена страшная казнь – его посадили на кол. Погибли мать и два двоюродных брата Бориса Давидовича. Княжеский род Тулуповых был искоренён.

Тогда же Иван IV избавился от родственников своей третьей супруги, Марфы: Григория Собакина, дяди покойной царицы, и Калиста Собакина, её брата и шурина царя. Об этих бессудных расправах И. Карамзин писал: «Не знаем вины их, или, лучше сказать, предлога казни. Видим только, что Иоанн не изменял своему правилу смешения в губительстве: довершая истребление вельмож старых, осуждённых его политикою, беспристрастно губил и новых; карая добродетельных, карал и злых».

Не обошёл Иван IV своим вниманием и священнослужителей: псковского игумена Корнилия, его ученика Вассиана Муромского и новгородского архиепископа Леонида.