Владимир Ерохин - Вожделенное отечество

Это были живые ноты. Служение. Он не заботился о внешнем впечатлении: Бог мне судья. Перед судом своей совести. Я вспоминаю отца Сергия всякий раз, когда читаю молитвы к причастию. И — слова апостола Павла: "Те, кого не достоин весь мир, скитались в милостях и козьих кожах, в лишениях, изряднее же в гонениях".

Ему была свойственна какая-то особенная, угадывавшая мысли предупредительность, напрочь лишённая какой-либо угодливости. Это был царь в изгнании.

Вспоминается Хлебников ("Ладомир"):

"И королей пленил в зверинцы ".

Мы — части целого. В нас высшее сознание — сознание Божие. Вот и сейчас, когда я говорю это, Бог мыслит и сознаёт мной, во мне, через меня. Я — мыслящий тростник, трость, ветром колеблемая и издающая звук — слово, логос, голос.

Мы проходили систему гласов (как славить Бога). И было ясно: "Ты любишь, Боже, нас, как чад". Мы — сыны Божий возлюбленные, продолжение Его. "Кто ны разлучит от любве Божия?" (Рим 8.35), "Истину глаголю о Христе, не лгу, послушествующей ми совести моей Духом Святым" (Рим 9.1), "По вере умроша сии вси, не приемши обетовании" (Евр 11.13), "Иже верою победита царствия" (Евр 11.33).

На кассете слышен голос отца Сергия:

— Ну что ж, я, пожалуй, исчерпался весь. Он исчерпывался всегда, весь, до дна, и Господь вновь наполнял его душу Духом Святым и огнём.

"Кто пнёт сию воду — да не возжаждет вовек". Человек такой не умирает — смерть им не обладает.

ГДЕ КОЧУЮТ ТУМАНЫ

...Я положил Библию на подставку настольной лампы, чтобы она не падала, и вспомнил, что отец всегда подкладывал под ножку качающегося стола своё горкомовское удостоверение, говоря, что теперь стол стоит на твёрдой партийной основе.

(Человек не сам говорит. В нем говорят родовые структуры. Удивителен дар слова. Удивительна восприимчивость младенцев к слову — как тыкв к солнцу.)

Я родился в посёлке при пороховом заводе. Теперь это город, зелёный и пыльный. Я хорошо помню его красные кирпичные дома, сосны, песок и асфальт.

Асфальт был вязкий и чёрный, он плавился в жару и лип к босым подошвам. Мы выковыривали его из тротуаров и играли тяжёлыми смоляными шариками. У всех пацанов был в изобилии вар, который называли гудроном и жевали на манер чуингама, не ведая о существовании последнего. В большом ходу были самодельные ножи и стрельба из лука по вершинам сосен.

Здания, похоже, были построены американцами или, во всяком случае, по американскому проекту в короткий период конструктивистского флирта двадцатых годов. Там были очень странные подъезды с бетонными козырьками, холодильные ниши на кухнях, лестничные окна из рифлёного неразбиваемого стекла.

Я все не мог понять, почему Атланта напоминает мне моё детство. А это были сосны. Котовск. Посёлок при пороховом заводе. Эстетика асфальта и красно-кирпичных стен.

Улица имела два названия: Кирова и Будённого — для обмана шпионов-диверсантов. Наши соседи — даже и те не могли взять в толк, на какой же они, собственно, улице живут; одни уверяли, что — Кирова, другие упорно настаивали на Будённом. Лично мне больше нравился Будённый — его портрет, вполне созвучный песне, в, то время очень популярной: " Отпущу я для красы, как у Федьки-дворника, усы".

Красавец-дворник моего детства был мифологическим персонажем, поскольку дворников в Котовске вовсе не было. Зато в соседнем с нами подъезде жил абсолютно реальный пьяница-маляр Федя Беликов по кличке Помазок, чьи передник и большая кисть вполне сходили за метлу и фартук дворника. (Пьяницами, впрочем, были все жильцы нашего дома, а может быть, и всего посёлка.) Кличка эта — Помазок и даже самое имя по наследству перешли к Фединому сыну Генке, который на кличку охотно откликался, против имени же — Федя — решительно протестовал, Приходя в особенную ярость от нехитрого опуса, сочинённого дворовым менестрелем: "Я моргнул одним глазком — вышел Федя с помазком. Я моргнул двумя глазками — вышел Федя с помазками".

У меня был тряпошный клоун, которого я потерял на обнесённом ржавой колючей проволокой заброшенном полигоне через дорогу от нашего дома.

В Энн-Арборе (Мичиган) такой же точно травяной пустырь именуют прерией и берегут как национальное достояние. А у нас в Котовске это был просто старый полигон, в бурьяне которого я безутешно и горько искал своего молчаливого друга в алом остроконечном колпачке и плисовых галифе.

Осенью и весной я носил пальто с таким же точно капюшоном-колпачком (Red Riding Hood). А летом — линялые трусы и иззубренный бандитский нож.

Любимым героем был Тарзан.

Мы любили лежать на обочине и обстреливать гудронными шариками машины.

— С гуся вода! — говорила мама, окатывая после купания водой из корыта.

Морозное белье звенело и ломалось, принесённое в дом.

Кто-то подарил мне значок, видимо, прибалтийский, за который меня во дворе стали дразнить почему-то румыном.

Первое сексуальное впечатление: Девочки с нижнего этажа зазвали в свою комнату поиграть и, раздевшись донага и уподобив меня полубогу, сотворили дикарский обряд почитания фаллоса — особенность анатомии мальчиков повергла юных жриц в священный трепет.

Артиллеристы, Сталин дал приказ:Поймать фашиста, выбить правый глаз, —

пели пацаны в нашем дворе.

(Почему именно правый — непонятно. Чтобы труднее было целиться?)

Канонический текст звучал иначе:

Артиллеристы, Сталин дал приказ.Артиллеристы, зовёт отчизна нас.Из сотен тысяч батарей,За слезы наших матерей,За нашу Родину — огонь, огонь!

И когда впоследствии, в хрущёвские уже времена, фильм этот подкорректировали, было нелепо и смешно смотреть, как военные»- дружно вставая и поднимая бокалы, поют:

Артиллеристы, точный дан приказ...

Из нашей жизни вырезали Сталина, и чего-то в ней стало не хватать — пока его снова не врезали.

Ещё пели:

Если завтра война,Слепим пушку из говна,Жопу порохом набьёмВсех фашистов перебьём!

Это в известной степени отражало готовность Родины к войне (перед войной) и было понятно жителям посёлка при пороховом заводе. ("Получи, фашист, гранату!")

Когда дети спрашивают меня о смысле матерной брани, я объясняю им, что это — призывание древних фаллических богов-прародителей, магическое заклинание. И — боевое искусство, которым пользоваться можно только в бою — как и всяким другим оружием.

К потолку в клубе прилипли сгоревшие спички и окурки (их подбрасывали, предварительно плюнув и потерев о штукатурку стены). Пацаны натирали ремни серой со спичечных коробков, чтобы зажигать спички о ремни — в этом был особый шик.