Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Дипломатическая работа в такой обстановке, после временной растерянности Покровского сразу после убийства Распутина, как я указывал выше, в последние два месяца царского режима состояла помимо оживлённых переговоров с союзниками на Петроградской военно-дипломатической конференции о наступлении в 1917 г. в уточнении наших взглядов на будущие итоги войны. Последним самым значительным актом в этой внутренней деятельности Покровского стала его записка государю о ближневосточном вопросе и Константинополе 21 февраля 1917 г. Автором её был А.М. Петряев, обращавшийся, впрочем, при её составлении и к другим начальникам отделов и, в частности, ко мне, так как раньше, при Гулькевиче в качестве начальника Ближневосточного отдела, вопросом о Константинополе занимался Нольде, а после его ухода из Юрисконсультской части эти дела перешли ко мне. Записка явилась сводкой всего направления нашей ближневосточной политики и проблемы Константинополя. В качестве нового элемента, характерного для Покровского, она отличалась призывом не доверять союзникам, в особенности Англии, в константинопольском вопросе и надеяться исключительно на свои силы и, в частности, на соответствующую благоприятную для занятия Константинополя диспозицию наших войск.

Последний мой доклад Н.Н. Покровскому и А.А. Половцову имел место 25 февраля вечером по очень злободневному в тот момент вопросу наших отношений со Швецией из-за её явно недобросовестного исполнения требований нейтралитета в Балтийском море. Мне пришлось на основании донесений нашей миссии в Стокгольме и сведений военно-морского ведомства составить телеграфную инструкцию нашему посланнику Неклюдову с выражением обоснованного и на этот раз весьма решительного протеста. Протест был составлен в такой ясной форме, что Швеции пришлось бы или изменить свою линию поведения в корне по отношению к России, или идти на дипломатический конфликт, на что, по имевшимся сведениям, кабинет Брантинга едва ли пошёл бы. Когда я с готовым текстом телеграммы пришёл к Половцову, только что приехавшему из Государственной думы, тот внимательно прочёл телеграмму и отказался её подписать без согласия Покровского, боясь, что она «повлечёт за собой падение кабинета Брантинга, что для России невыгодно». Я с ним не соглашался, ссылаясь на донесения нашей миссии в Стокгольме. Тем не менее Половцов отказался дать свою подпись, и я пошёл к Покровскому.

Покровский, когда я ему рассказал о сомнениях Половцова по поводу возможных последствий нашего протеста перед Швецией, вплоть даже до падения кабинета Брантинга, благоприятного в общем для России, тоже этим обеспокоился — читал два раза телеграмму и заставил меня показать соответствующие донесения Неклюдова. Только после этого он согласился со мной, и телеграмма была отправлена за его подписью. За два дня до падения монархии и кабинета князя Голицына, в коем участвовал Покровский, и он, и ближайший его сотрудник Половцов гораздо больше беспокоились за судьбу Брантинга, чем за свою собственную!

Началась стрельба…

Этот доклад был моим последним деловым докладом у министра при царском режиме. Дела Совета министров на 28 февраля 1917 г. в совершенно приготовленном виде были переданы мною уже не Покровскому, а его дежурному секретарю князю Васильчикову, чиновнику канцелярии министра, так как Покровский в этот день рано утром передал все текущие дела и управление ведомством Нератову. Это последнее назначенное заседание Совета министров не состоялось в Мариинском дворце вовсе за фактическим прекращением действия Совета министров. Царского правительства в этот день уже не существовало, последнее «частное совещание» некоторых министров состоялось 27 февраля на квартире премьера, князя Голицына. Н.Н. Покровский в нём еще участвовал.

27 февраля в министерстве фактически уже не работали, хотя все чиновники были налицо и наблюдали из окон министерства, как на Дворцовой площади в Зимний дворец с полковым оркестром и распущенными знамёнами входил Кексгольмский полк. Сначала на Невском проспекте, а потом и у нас на Дворцовой площади началась стрельба. Нератов послал Татищева, директора канцелярии министра, в Государственную думу к П.Н. Милюкову, чтобы установить связь с новым министром иностранных дел ещё не образованного правительства совершившейся революции. Но здесь в эти дни 27–28 февраля 1917 г. царского правительства уже не было, и наше ведомство на рубеже двух эпох в незабываемые часы неповторимого волнения и напряжённого наблюдения в самом сердце революционной столицы, лицом к лицу с безмолвным и пустым Зимним дворцом, на котором в 5 час. дня 27 февраля под звуки кексгольмского марша был спущен императорский штандарт, было не министерством, а собранием людей, вместе со всей Россией присутствовавших при падении строя, который, казалось бы, был неразрывен с самим именем России. Как мы переживали эти дни, связанные уже с новой эпохой, и как была встречена Февральская революция в дипломатическом ведомстве — это уже лучше излагать в непосредственном рассказе о деятельности нашего министерства при Временном правительстве.

Часть 2

Дипломатическая служба при Временном правительстве (март — октябрь 1917 г.)

Новая роль чиновничества

Настоящие записки относятся к периоду Временного правительства, от его возникновения в марте 1917 г. до падения 25 октября 1917 г., и являются по своему содержанию прямым продолжением предшествующих записей, озаглавленных мной «Три года дипломатической службы при царском правительстве (август 1914 — февраль 1917 г.), так как до дня прихода в министерство иностранных дел Л. Троцкого в качестве комиссара по иностранным делам нового рабоче-крестьянского правительства России 27 октября 1917 г. я продолжал оставаться на действительной службе в дипломатическом ведомстве.

За этот промежуток времени в моём служебном положении произошла резкая перемена. В связи с уходом М.И. Догеля из Юрисконсультской части в самом начале Февральской революции и уходом барона Б.Э. Нольде из министерства вместе с П.Н. Милюковым и П.Б. Струве с мая 1917 г. я и формально и фактически становлюсь единственным ответственным юрисконсультом министерства иностранных дел и на этом посту остаюсь до большевистского переворота. Мне приходится принимать участие в Главном земельном комитете В.М. Чернова в качестве официального представителя нашего министерства, в русско-польской комиссии А.Р. Ледницкого, в комиссии С.А. Котляревского по вероисповедным вопросам, в комиссии Ф.А. Лизогуба по вопросам военнопленных славянского происхождения, в многочисленных комиссиях, касавшихся неприятельских подданных, в Высшем призовом суде, словом, во всех тех совещаниях внутриполитического характера при Временном правительстве, где затрагивались вопросы внешнеполитического свойства, требовавшие участия министерства иностранных дел.