Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Но раньше умрет Сорокин, в марте 1928 г. Вместе с Т. Кашириной Иванов уехал в большую поездку в Туркестан – Ташкент, Самарканд, Ашхабад, Красноводск. Быт их стал налаживаться – благодаря энергичности новой жены. Ирина Семеновна, мать Иванова, приехавшая все-таки в Москву, ее заботливости не оценила: «Я рьяно принялась вводить свекровь в уклад нашего дома и вообще в столичную жизнь. Но ей у нас не понравилось, и она предпочла перекочевать к более приглянувшейся ей Анне Павловне (второй жене Иванова. – В. Я.), у которой “собственный” дом в Голицыне. В представлении Ирины Семеновны, это было немаловажным достижением», – писала Т. Иванова. Спустя десятилетия Иванов написал о Сорокине очерк. Несмотря на убийственные обвинения, вплоть до доносов разным столичным инстанциям. Другой бы все это не выдержал. А Иванов не только выдержал, благодаря своему «скорбно-ироническому» (Т. Иванова) отношению к письмам Сорокина, но и не затаил обид, написав достаточно теплые воспоминания. И так распорядилась судьба, что и похоронить его пришлось тоже Иванову: в Крыму Сорокина отказались принять в санаторий из-за последней стадии туберкулеза, и его повезли в Москву. Среди «гениев первый сорт» после Новоселова, Сорокина, Вяткина Сорокин называл и Всеволода Иванова. Не потому ли и герои чуть ли не всех произведений Иванова – такие вот «Антоны Сорокины», «богатыри-чудаки-преступники» в одном лице?
Мог быть таким Сорокиным и Фадеев, среди соратников Авербаха самый «живой человек» (был такой лозунг у рапповцев). По-настоящему Фадеев любил тогда только партийную работу, так что вряд ли мог тогда Фадеев квалифицированно, в должной мере оценить новый рассказ Иванова «Подвиг Алексея Чемоданова», на «волну» которого надо было настроиться. Гибель Чемоданова превращается в подвиг. И дело не только в том, что Чемоданов предотвращает бегство с поля боя «косоглазого» Лубы и его роты, но и в том, что происходит с ним самим. Все вдруг для Чемоданова стало просто и ясно, как правда, правда о себе «без лжи и путаницы», будто подвиг навел порядок внутри и вовне и стал сродни подвижничеству святого. Неслучайно поле боя называется «Огород Богородицы», и жалеешь, что с гибелью героя закончился рассказ и его «веселая сложность». Фадеев уже не нравится, что автор «Подвига» не объяснил, как он «заехал» в этот город и «почему так тоскливо и жалостно поет женщина». Хотя в «Разгроме» его Левинсон часто не знает, что делать со своим отрядом дальше, и прибегает к интуиции как проявлению иррационального. А с Фадеевым Иванову было суждено вместе работать и жить – в журнале «Красная новь», в писательском поселке в Переделкино, быть свидетелем его самоубийства.
Тогда же Иванов по-прежнему находился под действием своего «Тайного тайных». Оно руководило им при создании «Подвига Алексея Чемоданова» и не оставило, когда писал «Особняк». Подтверждает это сам Иванов, написав на первом листе рукописи «Особняка»: «Рассказ из “Тайного тайных”», хотя это и неочевидно. Что же в «Особняке» особенного? Намерение обзавестись особняком, т. е. иметь дом, жену, скот, много «утвари и сбруи», естественно для «бывшего сапожника и шорного мастера» Ефима Сидоровича, как обычное желание, а не всепоглощающая самоубийственная страсть. Отсюда и будничное течение разнообразных событий, как перегонка скота или появление невесты. Только и всего? Но стоит приглядеться, и повесть можно назвать сказкой, вопреки будничному течению жизни, включая революционные события. Есть у героя и сказочный помощник Жиленков, благодаря которому он обогатился и нашел для покупки новый особняк, и прекрасная «царевна», «принцесса» – невеста, верность которой помогает Ефиму Сидоровичу не потерять веру в особняк; есть и «царь» – великий князь Б., из-за которого он стал вдруг «ярым монархистом» и полюбил всякие дворцы. Есть у героя и своя «волшебная палочка»: доносы, которые помогают ему устранить препятствия на пути к заветному дому. И особняк вновь, сказочным образом, вернулся к нему. Только оказалось обретенное счастье каким-то безжизненным: в комнатах особняка одна «пышная» мебель, спящая жена, тоже, как мебель, и дыхание у нее солидное и хозяйственное, и «темная пыль» на дороге – как продолжение особняка – радует глаз этого расчеловеченного мещанина. Заключительная фраза рассказа окончательно развенчивает Ефима Сидоровича и его особняковое счастье: «За окном, шепелявя, пело дерево, и птицы молча носились среди ветвей, неслышно перебирая теплыми и пушистыми крыльями (выделено нами. – В. Я.)». Здесь налицо симптомы «Тайного тайных»: дом так влияет на подсознание Ефима Сидоровича, что он постепенно превращается в нем в нечто вроде мебели. С другой же стороны, это проявление «враждебной классовой идеологии», «сигнализация классовому врагу» (Безыменский), показ «скучной, невеселой» жизни, где «можно жить и побеждать только доносом, только обманом» (Н. Н.). С третьей – «апофеоз (повести. – В. Я.) ироничен» (А. Лежнев). Но «Особняк» был дорог Иванову по причине, далекой от всякой идеологии. Состоит она в ностальгии по своей родине, видимо, обострившейся в связи с подготовкой собрания сочинений, для которого он перечитывал и правил свои первые произведения. «Особняк» в этом смысле выглядит истинно «сибирским» рассказом, начинающимся с эпизода, реально случившегося с другом его юности курганским поэтом Худяковым. Для продажи в Петрограде он привез свежеиспеченные крендели; в дороге они начали плесневеть, и в номере гостиницы, по воспоминаниям Иванова, пришлось несколько дней соскабливать плесень ножом. Так «началось это все», вся эта история с Ефимом Сидоровичем, человеком и особняком, ради него ставшим мещанином и доносчиком. Есть в нем и указания на павлодарскую родню Иванова – его дядю и сестер Савицких, вошедших в роман «Голубые пески». О том, что этот роман оставался для Иванова актуальным и в те годы, свидетельствует и тот факт, что близкий по времени рассказ «Подвиг Алексея Чемоданова» был включен в этот роман для 1-го тома собрания сочинений в 1929 г. Причем Чемоданов был заменен на Василия Запуса, «уральские степи» – на «сибирские», Астрахань – на Голодную степь, упоминается и атаман Трубычев и т. д.
Тем удивительней было ему слышать такие страшные обвинения, исходящие от критики, в основном рапповской, в том, чего и в мыслях не было. Потому и начал было править «Особняк» – удивленный и возмущенный обвинениями, хотел доказать, что не был политизирован.
Последние из могикан. «Афинские ночи» советской прозы. И вновь Шкловский
Ох уж эти критики 1920-х годов!
